Сажайте, и вырастет

Особенно ясно это стало в январе девяносто девятого, в тридцатиградусные морозы, когда железные стенки фургона обжигали мои ладони даже сквозь шерстяные перчатки. Затрамбованный меж двадцати таких же окоченевших и злых бедолаг, содрогающийся в жесточайшем ознобе, грезящий о глотке кипятка, натягивающий ворот свитера на нос, я понимал, что мечтаю услышать приговор; любой. Пять лет — значит, пять. Семь — пусть семь. Лишь бы прекратились наконец изматывающие поездки.

Но меня возили весь январь. И февраль. И весь март.

Мой бывший босс, естественно, в суд не пришел. Продавец паспортов — тоже. Вообще, не явился ни один из важнейших свидетелей со стороны обвинения. Я понял тогда, почему генерал Зуев все же превратил аптекаря в подозреваемого и посадил его за решетку. Если бы фармацевт остался в статусе свидетеля, он бы тоже уклонился от участия в процессе. Сбежал бы в Европу или куда-нибудь подальше. Может быть, и я поступил бы так же.

Отсутствие важных очевидцев не расстроило участников действа. В декабре, где-то на сорок пятом «сеансе», все они — включая судью, заседателей, подсудимых, адвокатов, секретаря, конвой, репортеров и родственников — чрезвычайно устали. Собравшихся обуревало только одно жгучее желание: поскорее закончить.

Наиболее колоритными бойцами многочисленного свидетельского отряда оказались мои зиц-председатели. Все — мальчишки восемнадцати-девятнадцати лет. Одного вообще привел за руку отец. Физиономии президентов и директоров излучали свежий юный испуг.

Президенты происходили из нижнего слоя общества. Именно тотальный недостаток денег и подтолкнул незадачливых пацанчиков в лапы финансовых аферистов. В зале суда среди взрослых серьезных людей, обсуждающих взрослые серьезные вопросы, малолетние прыщавые директора в грязных мятых курточках — робели. На троих негодяев в клетке вообще избегали смотреть.

Никого из них я не знал. За каждого недотепу выплачивал посреднику по триста долларов. Полный срок работы одного президента составлял девяносто дней, после чего фирма умирала; в новую компанию нанимался новый президент.

Неожиданно выяснилось, что до карманов самого президента из выплаченных мною денег доходило от силы двадцать или тридцать долларов. Остальное прикарманивал посредник. Тут я опять смеялся, и судья сделал мне замечание.

2

Кстати, чемпионом я все-таки стал.

По общей величине отсиженного на Централе срока (двадцать четыре месяца, не считая еще восьми месяцев в Лефортовском замке) я оставался в нашей камере крепким середнячком. Мало кто сидел под следствием и «за судом» целых два года, но были и Джонни (три с половиной) и Слава Кпсс (пять), и Гиви Сухумский (два с половиной), и еще несколько человек с многотомными сложными делами, с тяжкими статьями обвинения, с многими эпизодами.

Но вот собственно по количеству выездоввсуд — почти шестьдесят — я оторвался от всех далеко вперед. Красовался в майке лидера. К тому же меня произвели в телезвезды. Пять или шесть раз я имел удовольствие видеть свою бледную остроносую физиономию на экране телевизора. Как правило, в вечерних новостях Второго канала или НТВ. Место съемки всегда было одно и то же: коридор здания суда. Процесс объявили закрытым для публики. Операторы могли зафиксировать только поспешный проход преступной троицы в сопровождении затянутого в камуфляж и маски конвоя, от двери «конвоирки» до входа в зал. Я всегда двигался последним, после широко улыбающихся министра и фармацевта, и ни разу не поднял глаз. Шагать со скованными руками на суд, под прицелом объективов, жмурясь от фотовспышек, — довольно сомнительное удовольствие.

Тоже мне, нашли Чарли Мэнсона! — с досадой думал я. Чего доброго, люди решат, что я и в самом деле опасный преступник…

Сопровождающие картинку репортерские тексты звучали нейтрально. Комментаторы и эксперты сходились во мнении, что на краю лоскутного имперского одеяла, в маленькой и нестабильной горной республике, министр обладает слишком большим политическим весом. Его посадить не так просто.

Моя персона журналистам не была интересна. Но все-таки мне удалось погреться в лучах чужой славы. Обнаружив, что я стал героем криминальных хроник, сто тридцать пять сокамерников прониклись ко мне немалым пиететом. Когда я приезжал с очередного заседания, сбрасывал вонючие свитера и шел к умывальнику, плотная человеческая масса расступалась передо мной, как когда-то — перед Славой Кпсс.

Вопреки опасениям, жизнь камеры без авторитетного Славы не остановилась. Правда, сам я теперь почти не принимал в ней участия. В дни, свободные от изнурительных путешествий, я беспробудно спал.

Вместо меня на Дорогу встал Федот.

3