Сажайте, и вырастет

— Как — уйти? Все бросить? Хату? Общее? Трассу? Мне же предъявят! Вас — нет, никого нет… Короче говоря, я сунул куму, сколько надо, и — тормознулся. До вашего возвращения…

— Зачем тебе эта хата? И Трасса? Слава вдруг разгневался.

— Ты с ума сошел! Это же м о я хата! Я в ней — четыре года! Так просто взять и уйти — это не по-божески!

— А Слон? — задал я мучивший меня вопрос. — Он как, не сунулся к тебе?

— Какой Слон? — удивился Слава. — Ах, Слон… А нету его больше. Забрали. С вещами.

Я ничего не сказал.

— А за это, — тихо добавил Слава Кпсс, — я куму сунул, сколько надо.

— По таксе?

— Нет, — сухо возразил мой друг. — Все отдал. До копейки. Все, что накопил, всю карманную наличность, какую для воли приберег.

— Как же ты на свободу — без денег?

— Моя свобода никуда не денется. Она всегда со мной.

— И моя, — сразу сказал я.

— И моя, — эхом повторил Джонни.

— И моя, — прошептал Малой. Голоса звучали глухо. Потом каждый из нас сделал одинаковое движение: потянулся рукой, как будто намереваясь из кармана драных штанов, или из-за пазухи, или из-за пояса, или из какого-то другого потайного места извлечь свою собственную, тщательно сберегаемую, сокровенную, никому не отданную свободу — и показать ее. Если не всему миру, то хотя бы близким людям.

Она цела. Она моя. Наша.

Она есть и будет.

7

Наутро Слава Кпсс ушел на волю. Сто тридцать пять лиц — кроме тех, чья очередь была спать, — просветлели, когда он шел к двери. Множество печальных глаз проводили сутулую фигуру человека, покидающего тюрьму для новой жизни по ту сторону решетки.

Иконки и образа Слава подарил мне. Одеяло отдал в Общее.

Глава 37

— Правую руку давай!

Я присел на пороге фургона и с сожалением выдернул ладонь из кармана. Жестокий январский мороз немедленно схватил меня за пальцы.

То же самое сделал конвоир. На запястье щелкнул обжигающий ледяной металл.

Машина подъехала совсем близко к крыльцу. Путь от автозека до двери суда — одна, максимум две секунды. Справа и слева, перекрывая пути возможного бегства, переминались с ноги на ногу четыре автоматчика в масках. На черной ткани возле ртов — белесые пятна изморози.

Фургон окружила толпа. Посмотреть на арестованного сановника и его подручных пришли несколько десятков людей. Жены, матери. Друзья. Родственники. Еще — репортеры и газетчики. Процесс над бандой казнокрадов вызвал большой резонанс в обществе. Все-таки министра, хотя бы и провинциального, судят за уголовное преступление не каждый день. Толпа выкрикивала в адрес только что доставленных подсудимых слова поддержки. Когда появился министр, шум достиг такого градуса, что с веток окрестных деревьев снялись несколько потревоженных ворон. Они закружили меж домами, над серой коробкой тюремного грузовика, над редкими в этот полуденный зимний час прохожими.

Я шел вторым — вслед за министром. Как и он, я успел на миг замереть на самом краю люка и с высоты фургона осмотреться по сторонам.

— ПАПА!!! Мгновенно угадав, откуда именно донесся звонкий детский выкрик, я повернул голову и увидел крошечную фигурку в ярком комбинезоне. Взгляд широко раскрытых детских глаз проник прямо в центр сознания.

Красные щеки. Толстый шарф под крошечным подбородком.

Жена держала сына за руку.

Мои стояли поодаль от шумных единомышленников министра, зато выше всех: забрались на сугроб.

Две недели назад моему сыну исполнилось три года.

Я схватил ртом ледяной воздух.

— Пошел, пошел!

Прыжок вниз. Сладковатый запах выхлопных газов защекотал ноздри. Полтора торопливых шага — и я внутри, в тех помещениях, куда вольный человек просто так не попадет. И не дай Бог ему попасть.

Итак, сегодня важный день. Начнется суд. Я познакомлюсь с членами своей банды. И с судьей.

Но это не главное. Я увидел свою семью, они в порядке, они пришли поддержать меня — вот событие! Сын — в новенькой зимней одежде. Щекастый, крепкий поке-мон. Жена — тоже не в обносках. Шуба, яркий платок. Лайковые перчатки. Мои — не голодают. У них все хорошо. Они держатся, они любят меня.

А ведь могло быть и по-другому! Так называемая невеста моего друга Джонни устала ждать уже через полгода. У других приятелей — жены работали на двух работах, за копейки, вынужденные содержать не только себя и детей, но и отдыхающих за решеткой супругов…

«Конвоирка» Кузьминского межмуниципального суда до мелочей напоминала переодевальню лефортовской бани. Столь же тесная — два на два с половиной метра. Такая же стальная белая дверь. Круглая дыра глазка снаружи закрыта особой заслонкой. У дальней стены — деревянный помост. Пенитенциарные интерьеры просты и дешевы.

Впрочем, тут есть все, что нужно. Можно даже прилечь. Почти тепло. Сухо. Тихо.

— Курить запрещено! Сигареты, спички — сдать! Получите на выходе. Шнурки — тоже.

— Как же я без шнурков?

— Как все! Только сейчас я понял, почему обувь многих соседей по автозеку держалась на ногах посредством коротких, скрученных в жгутики кусков тряпки. Такие шнурки — десятисантиметровые обрезки — не изымались, тогда как свои, настоящие, мне пришлось выдернуть из дыр и отдать дежурному охраннику.

— Старшой, выведи в туалет.

— Через час.