Сажайте, и вырастет

— Обращайся в любое время, — успел я ввернуть, прежде чем «кормушка» закрылась.

Никогда нельзя оставлять за оппонентом последнее слово.

Гордый маленькой словесной победой, я принялся расхаживать по самому длинному маршруту — от двери до края той железной кровати, что находилась в торце камеры. Всего расстояния было — пять широких, энергичных мужских шагов, обратно — четыре с половиной; полшага уходило на разворот.

«Давайте, ребята, давайте! Вперед! — беззаботно ободрил я своих оппонентов. — Что тут у вас? Решетки, замки, стены? Двери с дырками для подглядывания? Баланда? Что еще? Нельзя ножи и вилки? Спать при свете? И это все, чем вы хотите победить меня? Подавить? Сломать? Я вас не боюсь! Я вашей тюрьмы не боюсь!

Я ВАШЕЙ ТЮРЬМЫ НЕ БОЮСЬ! Я ВАШЕЙ ТЮРЬМЫ НЕ БОЮСЬ!

ВЫ НИКОГДА, НИКОГДА МЕНЯ НЕ ОСТАНОВИТЕ!

Посмотрим, как вы запоете через месяц! — ухмылялся я, ударяя в ладоши. — Или нет — через двадцать восемь дней! Когда выйдет мой друг, мой шеф и босс, когда он организует и проплатит давление со всех сторон, когда на вас набросятся адвокаты, депутаты и репортеры! Мои друзья и мои деньги вытащат меня из каземата в мгновение ока! Никто не устоит перед всесокрушающей силой наличного доллара! Я коррумпирую вас так, что мир содрогнется. Я подкуплю всех!»

Правда и то, что сейчас мне неизвестно, какова сама по себе процедура подкупа. Нет такого заведения, где можно было бы официально внести в кассовое окошечко сумму в обеспечение своей личной свободы. Я не знаю, что конкретно нужно предпринять, чтобы купить ее.

Но я узнаю. Придумаю и продумаю. Я найду человека, от которого зависит моя судьба. Кто бы он ни был — милицейский генерал, крупный чиновник или министр, — я договорюсь с ним. Я дам ему столько, что он будет шокирован. Завалю его деньгами. Вручу в пять раз больше, чем он попросит. В десять раз больше!

Ведь это просто игра. Они ловят меня, берут свою долю и отпускают. Они всегда в доле. Тот, кто об этом забывает, — круглый идиот. Никогда не следует забывать о том, что они в доле. У них есть семьи, дети. Жены, которые алчут мехов и золота. Внуки, за учебу которых нужно платить. И так далее…

Я уважаю закон. Я подкуплю его представителей со всем уважением. Я коррумпирую их не потому, что я плохой или злой человек. И не потому, что я преступник. Я за то их коррумпирую, что они посадили в клетку невиновного.

Потом кто-то невидимый, очень большой и строгий, несильно, но ощутимо обидно ударил меня прямо в лоб: ты же в тюрьме! Тебя посадили! Упрятали в камеру! Тебя подозревают в ужасном! Опомнись! Какой бизнес!

Какие деньги! А ты подумал о семье? О близких? Как они переживут такое? Что станет с женой и сыном? С матерью и отцом? Как они там будут теперь без тебя? Что ты наделал?! Что ты наделал??!! Что ты наделал???!!!

Глава 5

1

В последний раз я видел свою жену за двое суток до ареста.

Тогда мы поскандалили. Прямо у дверей. В прихожей трехкомнатной квартиры, арендованной мною за бешеные деньги у разбитной пенсионерки, фанатично любившей Сталина и йогурты.

Своего собственного жилья я так и не приобрел, несмотря на сверхприбыли. Не нашел времени.

— Ты не ночуешь дома! — приговорила меня Ирма. — А если приходишь, то в час ночи, постоянно пьяный! Ты шляешься по бабам!!!

— Не шляюсь, — возразил я, стараясь дышать в сторону.

— Шляешься!

— Не шляюсь.

— Шляешься! Шляешься!

— Не шляюсь! Не шляюсь! Мы изо всех сил старались поддерживать высокий уровень отношений. Договорились с первых же дней супружества, что у нас — самая лучшая в мире семья. Не такая, как все остальные. Мы сошлись не для пожизненных совместных манипуляций с пеленками и кастрюлями, а ради великой, самой великой, запредельно великой любви — таков был наш лозунг.

Однако движение к величию чувств сопровождалось величайшими же ссорами. Шум семейной жизнедеятельности разносился на километры. Упреки и претензии потоком сыпались с обеих сторон, оркестрованные звонкими пощечинами, плевками и ужасными проклятиями. В особо бурных случаях я ударом кулака пробивал сортирную дверь, а супруга любила выстрелить в окошко из газового револьвера или ловко похитить деньги, заначенные мною в томике Эдуарда Лимонова.

Иногда, глубокой ночью, соседи — дай Бог им здоровья — в попытке нас урезонить робко стучали по батареям отопления. Но на более решительные действия не решались. Ибо я, несмотря на то, что происходил из семьи интеллигентов, выглядел всегда как заправский уголовник: одевался в черную кожу, зачесывал назад смазанные гелем волосы и не брился по три-четыре дня кряду. Добропорядочные граждане, находясь в плену расхожих стереотипов внешности, опасались связываться с таким подозрительным типом. А вдруг рванет из-за пояса маузер и стрельнет?

— Все не так, любимая! — проникновенно начал я, разведя руки в жесте крайнего миролюбия. — При чем здесь бабы? До баб ли мне? Я скрываюсь! Меня ищет милиция!

Жена устало махнула рукой. Она выглядела несчастной.