Сажайте, и вырастет

— Это хорошо, — ответил он. — Но все равно, короче, там можно предъявить. Отдельно. За то, что взяли чужое и пользовались, а в итоге еще и схавали все до последней копейки. Ведь было так, правильно? Пока ты сидел, они — пользовались! А потом — все потеряли! Да они должны были тебе сразу все на стол положить! Всю сумму! В тех же купюрах! Чужая ценность случайно попала к тебе в руки — храни ее! И сразу верни, при первой возможности! А тем более — большие деньги…

— Да, — кивнул я. — Они взяли чужое — и все истратили на себя. Только один человек, единственный, сделал в точности так, как ты говоришь. Только один человек положил на стол передо мной пачку и сказал: «Это — твое, в сохранности, забирай». Только один человек.

— Кто такой?

— Жена. Огромный бандит уважительно помолчал.

— Тогда, — произнес он после паузы, — тебе реально повезло по жизни, братан.

Он с большой симпатией взял меня за плечи, легко поднял (мои подошвы полностью оторвались от пола) и тут же бережно и быстро опустил.

— А деньги будут, отвечаю! Пойдем прощаться. Если надо с кого-то что-то где-то получить, обращайся всегда. Хоп?

— Хоп, — кивнул я грустно.

Михаила они отпустили, дав ему на сбор денег две недели.

На десятый день, к вечеру, я дождался. Мне позвонили. Рассказали, кратко, что сразу из страшной квартиры мой бывший друг, бывший босс и компаньон Михаил отправился в милицию. Там заявил, что попал в лапы к вымогателям. Спасся от преступников только чудом.

Банду немедленно арестовали. Но поскольку никаких улик, подтверждающих факт вымогательства, не нашли (а откуда бы им взяться?), то злодеев сразу выпустили.

Мой бывший друг и босс исчез бесследно.

Таков был конец этой азиатской истории.

Если когда-нибудь кто-нибудь спросит меня о том моменте жизни, когда я испытывал наибольшее восхищение, — я расскажу, что однажды мне была явлена ослепительная прелесть человеческой подлости. И я увидел, что на свете нет ничего прекраснее, нежели подлость — откровенная и беспримесная.

Часть вторая

Глава 14

1

Ровно в шесть часов утра отверстие над железной дверью исторгло некую помпезную музыкальную фразу. Радио «Свояк» протрубило на всю страну о начале нового осеннего дня.

Обитатели камеры Лефортовского изолятора зашевелились. Почти не открывая глаз, они вяло вылезли из постелей, кое-как подоткнули синие, тонкого шинельного сукна одеяла под края куцых матрасиков, натянули шерстяные штаны и вновь улеглись — уже поверх одеял. Укрылись своими куртками. Почесались, посопели и затихли.

«Правила поведения лиц, содержащихся под стражей, и осужденных» разрешали всякому арестанту спать хоть двадцать четыре часа в сутки. Но с шести утра до десяти вечера его постель должна иметь приличный вид. За неповиновение — карцер.

Третий постоялец трехместного каземата засыпать не стал. Мрачный, он с минуту сидел в постели, глядя в одну точку остановившимся, чуть безумным взглядом. Его волосы стояли дыбом. Левая щека, намятая плоской и твердой (собственность тюрьмы) подушкой, слегка свисала. Наконец он несколько раз тряхнул головой, чтобы удалить прочь остатки сновидений, и боксерским движением ударил себя раскрытой ладонью повыше виска, вызывая гул и болезненные ощущения внутри черепа. Так нагнеталась бодрость нервов.

Он сунул ступни в остывшие за ночь пластиковые тапочки и встал. Налил в кружку воды, опустил электрический кипятильник и срочно превратил ледяную воду в горячую; ею он тщательно промыл глаза, обильно смачивая веки, а потом и все лицо, чередуя кипяток из кружки с ледяной водой из-под крана, резко меняя тепло на холод, и добился звенящей ясности в своем мозгу.

Этот жилистый, но узкоплечий и тонкокостный, темноволосый субъект двадцати семи лет, некто Андрей Рубанов, еще совсем недавно, буквально несколько дней назад, всерьез собирался лихо подкупить весь правоохранительный аппарат страны. А затем — весело, деловито выскочить из следственного изолятора, как выскакивает богатенький яппи из распахнутого люка личного бизнес-джета: одной рукой засовывая чаевые в бюстгальтер стюардессы, другой — похлопывая пилота по плечу.

Он высокомерно надеялся на свои деньги и своего друга — компаньона и босса Михаила. Босса отпустили пять дней назад. Очевидно действительно приняли его не за банкира, а за завхоза. Не собрали никаких весомых улик. И — освободили из-под стражи. Глава подпольной банкирской конторы ушел от уголовного наказания, подставив вместо себя специально подготовленного человека. Вассала. Зиц-председателя. Мальчика для отсидки.

Закончив дудеть приветственный утренний мотив, радио поздоровалось с гражданами — густым, исключительно сбалансированным мужским баритоном, исполненным необычайного оптимизма, — и сообщило дату: двадцатое сентября девяносто шестого года.