Сажайте, и вырастет

Я молчал, и на допросах тоже. Последняя беседа была по счету двадцать четвертой. Двадцать четыре протокола подшил Хватов в ДЕЛО. Везде зафиксирован мой отказ от дачи показаний.

Даже оставаясь наедине с адвокатом, я в основном только слушал его ободряющие речи. А сам — молчал. Рыжий лоер глядел на меня с тревогой, но не задавал вопросов.

Теперь я рассекал воздух лефортовского каземата суровым суперменом, этаким ницшеанским чуваком, — все ему нипочем, не чувствует он ни голода, ни бытовых неудобств, ни душевной боли, и беспокоит его только незамутненность собственного разума.

Трезвый, как тысяча убежденных трезвенников, я просыпался в шесть часов, проводил положенное время в упражнениях и без особенных усилий удерживал состояние чистого сознания до самого вечера.

Кривые сокамерники, толстый и тонкий, вписывались сюда исключительно в качестве карикатур. Два несчастливца, ежедневно погубляющие себя незначительными страстишками. Жалкие разгадыватели кроссвордов. Растратчики быстротекущих жизней. Глупые транжиры бесценного времени. Вот один из них кипятит воду и кидает в нее листья растения, дабы извлечь ядовитый сок, употребить его и опуститься в состояние искусственного возбуждения…

Чай иссяк. В последней продуктовой передаче Толстяку зашло всего пятьсот граммов. Фрол отчаянно экономил. Уменьшил дозу и реже употреблял.

— Cейчас бы планчика курнуть, — вздохнул он, отмеривая скупую дозу заварки.

— Точно, — откликнулся Толстяк. — И хорошим винцом запить.

— Не получится, — грустно возразил урка. — Дурь на дурь не ляжет.

— Тебе виднее. Фрол повернулся ко мне.

— А ты, Будда? Что ты думаешь на этот счет? Неожиданно для самого себя я признался:

— Однажды я составлю периодическую систему ядов. Расположу их по порядку. Как элементы в таблице Менделеева. Никотин, кофеин, этиловый спирт и так далее. Здесь — более сильная и опасная отрава, там — менее сильная…

Фрол снисходительно хмыкнул.

— Что ты знаешь про отраву, сынок?

— Я несколько лет выпивал и курил.

— Курил, выпивал… — передразнил татуированный. — А травку пробовал?

— Ни разу. Мои сокамерники синхронно рассмеялись.

— А черняшку? — спросил Фрол. — Белый? Марафет? А димедрол хотя бы? Нет? А ты видел, как зеки из эфедрина мутят первитин? А ты умеешь мел отбить из таблетки? А циклодол тебе известен, парень? Феназепам? Фенциклидин? Аминазин? Барбитура? Что, тоже нет?

Вот это да, подумал я и честно сообщил:

— Так далеко я не зашел.

— И не дай Бог тебе зайти далеко! — хрипло провозгласил Фрол и опять передразнил: — Таблица!.. Тот, кто ее захочет составить, быстрее умрет, чем дойдет хотя бы до середины. У тебя, буддист, крыша поехала. Не о том думаешь!

Фрол протянул мне кружку.

— Держи! Чифирни!

— Просветленный муж чифир не пьет, — ответил я. — Он пребывает в равновесии, а не возбуждает себя ядами.

— Хапни кайфа, дурак, — терпеливо, добродушно выговорил коренной обитатель тюрьмы. — Чая осталось — на два дня. Хапни кайфа. После бани — в самый раз. Хапни.

— Благодарю, — поморщился я. — Яды — это зависимость, а всякая зависимость — это тюрьма.

— Правильно, — кивнул Фрол. — И снаружи тюрьма, и внутри тоже. Хапни кайфа!

Покачав головой, я стал искать глазами свои учебники.

— Я не сижу в тюрьме. Я — на свободе. А тюрьмы вообще в природе нет. Она иллюзия. Мы сами себе придумываем тюрьмы.

Брови Фрола поползли вверх, зрачки расширились, дрогнули ноздри. Мне показалось, что своим отказом я безмерно оскорбил старика.

— Если тюрьмы нет, — раздраженно выговорил он, — тогда что ты здесь делаешь, философ? Встань и уйди отсюда!

— Куда?

— Туда! — узловатый, коричневый от табака палец указал в сторону окна. — На свободу!

— А свободы тоже нет, — ровным голосом изрек просветленный муж. — Она тоже иллюзия и обман.

Фрол содрогнулся, словно монах, услышавший кощунство. Он вскочил и резво проделал несколько рейсов от стены до двери, но потом шумно выдохнул и остановился передо мной.

— Никому, — проскрежетал он, — никогда такое не говори! «Тюрьмы нет… свободы тоже нет»… Есть! Есть, понял? Тюрьма — вот, здесь! Вокруг. А свобода — там! — Палец снова указал на окно. — А тут, — палец нацелился на мою упрямо наклоненную голову, — только философия. Был такой Ленин, Владимир Ильич, может, слышал? Так вот, он писал: идея становится материальной силой, когда овладевает массами! Овладевает, понимаешь?

Фрол проиллюстрировал свои слова: он вытянул руки, сжал кулаки, а потом дернул локтями назад, одновременно для пущей наглядности резко подав вперед бедра.

— Это писал не Ленин, а Маркс, — тихо возразил просветленный муж.

— Одна шобла! Вот и тобой овладела, — старый зек снова проделал непристойное движение, — какая-то идея! Таблица ядов! Почерк сменять! Тюремная физкультура! Ты не живешь в натуральном мире, братан! Вокруг тебя — одни идеи! Философия! Которая сама по себе ничего не стоит, потому что как ты ее применишь на практике, а? Если тюрьмы для тебя нет, пройди сквозь стену и шагай домой!

— Когда-нибудь, — ровным голосом высказался муж, — я это сделаю.

— Пройдешь сквозь стену? — взвыл Фрол.

— Да.