Сажайте, и вырастет

– Мусор под решкой!!! – заорал я диким фальцетом, приблизив рот вплотную к щели между «ресничками», чтобы услышал весь Централ, и общий корпус, и «спец», и «тубанар», и больничка, чтобы на Дороге замерло все движение. – Мусор под решкой!!!

«Конь» натянут как струна, но не рвется. Это первоклассный «конь», совсем новый, прочный, на его изготовление ушло четыре шерстяных свитера, и вдобавок в него вплетены несколько ниток толстой рыболовной лесы; для вящей прочности и лучшего скольжения он натерт воском и пластилином, и он пока держит. Несмотря на то что с улицы «коня» тянет на себя контролер, а с нашей стороны крепко держат трое дорожников; я – один из них. Все грузы, увязанные на «коне», находятся вне камеры, я их вижу, но дотянуться – не могу.

Мне слышна самодовольная ругань надзирателя. Минуту назад он подкараулил прохождение грузов и забросил «кошку» – стальной крюк на крепкой веревке – и теперь намерен присвоить себе арестантскую почту.

– Малой, Джонни, тяните, тяните! – кричу я, и мои друзья напряглись, вцепились руками, повисли.

Я сижу, скорчившись, в оконном проеме, в двух с лишним метрах от пола, держась за прут решетки одной рукой, а вторую, по самое плечо, просунул в щель между кусками железа, пытаясь дотянуться до грузов и спасти их, а заодно и свою репутацию. Раздается грохот. Стальные прутья и пластины гудят. Это контролер увидел снизу мою руку и бросил в нее что-то тяжелое, видимо камень, – но не попал.

– Кипяток тащите! – кричит Джонни в хату.

Сто тридцать бледных физиономий – за исключением тех, чья очередь спать, – с напряжением наблюдают за развитием событий. В прошлый раз мы выплеснули сверху три литра крутого кипятка и таким решительным действием на целый месяц отвадили вертухаев от привычки покушаться на Дорогу. Но они приходят снова и снова. Наша камера, сто семнадцатая, – на втором этаже, это невысоко, поэтому грузы, проходящие через нас, кажутся некоторым особо ретивым надзирателям легкой добычей.

Подскочили еще двое добровольцев – в одном я узнал щуплого Федота, – и вот уже восемь худых, но жилистых рук рывками тянут «коня» на себя, чтобы затащить обратно в камеру хотя бы его часть. Контролер поддается. Все-таки он один, а нас пятеро.

В позапрошлый раз мы тянули так энергично, что подняли жадного мента в воздух, и он упал с немалой высоты.

Мы рванули. Целый метр веревки вошел внутрь. И еще метр. Я почти дотянулся.

– Еще, еще!!! Кипяток готов, нет? И хрен с ним, заточку давайте, живо!!!

Мне швыряют снизу самодельный нож, я снова просовываю голую руку в дыру и перерезаю тугие волокна.

«Конь» лопается с тупым звоном, и я лечу кубарем с высоты, разбивая в кровь колено и плечо об острые стальные углы ближних шконок, однако крепко сжимая в руке спасенные посылки. Их только две. Третья, и последняя, при обрыве «коня» выскочила из узла и все-таки стала добычей нашего неприятеля. Четверо тех, кто тянул снизу, тоже падают, но с меньшими потерями.

– Малой, – говорю я, задыхаясь, обливаясь потом, руки в крови, в груди и в мозгу – ненависть ко всем решеткам в подлунном мире, – ты соображаешь, что делаешь? Почему не пробил поляну?

– Я пробивал! – оправдывается Малой.

– Видишь, как ты пробивал? – с досадой гудит Джонни, показывая пацану разлохматившийся обрывок «коня». – Груз – спалился! Давай зеркало!

Приходится вновь запрыгивать на решку. В стене многими поколениями арестантов проделана дыра, из нее торчит кусок железной арматуры, а к нему подвязана особая петля – жгут из туго перекрученных тряпок. Упирая ногу, я взлетаю вверх, опять просовываю руку и пытаюсь посредством зеркальца увидеть стоящего внизу контролера.

– Старшой, – негромко зову я. – Слышь, старшой!..

– Говори, – разрешает снизу осторожный голос.

– Груз верни.

– Груз? – старшой не прочь покуражиться. – Сейчас твой груз будет на столе у кума, понял?

– Не надо кума, – возражаю я культурно. – Давай договоримся, а? Внесу штраф по таксе!

– А таксу – знаешь?

– Обижаешь, начальник!

Переговоры длятся минут десять. Уже ясно, что к куму никто идти не собирается. Незачем. Администрация тюрьмы знает про Дорогу все, но вынуждена мириться с существованием самодельных веревок, протянутых между окнами тюремных корпусов. Можно оборвать их, устроить повальные обыски, найти и изъять – но через сутки десять тысяч арестантов все починят и восстановят. Можно проводить карательные акции хоть каждый день. Мосластый контингент следственного изолятора все равно придумает выход.

Наконец я делаю знак, и Джонни протягивает мне снизу моток «контрольки» – тонкой, но прочной бечевки, слаженной, в отличие от «коня», не из свитеров, а из носков. Как раз для таких случаев.

– Старшой, не дуранешь?

– Нет.

– Тогда встречай.

Я привязываю к концу «контрольки» грузик в виде нескольких камешков, обмотанных куском тряпки, а повыше закрепляю пятидесятирублевую купюру и опускаю деньги вниз, чтобы через пару минут поднять наверх спасенный груз. Спускаюсь с подоконника. Повертев в дрожащих от напряжения руках предмет переживаний, я в крайней досаде швыряю его на постеленное под стеной одеяло.