Сбежавший из вермахта

Наблюдатели с той стороны заметили-таки странное оживление у немцев. Не знали, что оно означало, и потому, видимо, на всякий случай, для подстраховки, послали несколько десятков снарядов, чтобы, так сказать, утихомирить ревностный пыл противника. И что в результате? В результате всех этих глянцевых мероприятий восемь немецких солдат погибло, несколько было ранено. И потом новость! Из штаба полка в батальон сообщили, что генерал не приедет. Из батальона позвонили в роты и сказали, что его вызвали в Ставку, он улетел в Берлин. Спасибо, удружили… От этого сообщения на душе сделалось почему-то грустно. На кого списывать живые потери?

Но нет худа без добра. Все эти инспекционные проверки не только подстегивают, но и воодушевляют. Общение с генералом настраивает. В этот раз, видимо, не судьба. Все осталось по-прежнему, все на своих местах. Немцы постреливали в сторону русских, русские постреливали в сторону немцев. На третий день после мощной артиллерийской подготовки, после грохочущих залпов тяжелых орудий большевики всполошились, послали своих Иванов в атаку. Началось сражение. По полю в снежных клубах впереди катились танки, стреляли по прицеленным позициям, следом бежали фигурки русских солдат, стреляли, падали, поднимались и снова бежали.

Бой разгорался не на шутку. Батальон Эриха готовился отразить атаку, но своих позиций сдавать не собирался. Ни шагу назад, такой был приказ. Стоять до последнего солдата. Эриха отправили в передовые траншеи и окопы налаживать связь. С немецкой стороны заговорили бронебойные 88-миллиметровые пушки, засвистели мины, застучали пулеметы. Старший фельдфебель сидел в наблюдательном окопе, укрепленном толстыми бревнами, и в бинокль рассматривал наступавших. Он докладывал: «Один русский танк завертелся на месте, у него лопнула гусеница. У второго запылала башня». Эрих, сидя у полевого телефона, записывал и предавал эти сведения в штаб. Он сам видел, как горевшие русские танкисты выпрыгивали в снег. Их брали на прицел снайперы. Огонь велся такой, что голову от бруствера было страшно оторвать. Русские залегли. Немцы в атаку не поднимались, командиры выжидали, что предпримут русские. И едва те поднимались, как с немецкой стороны тотчас начинали строчить пулеметы, свистели мины. Русские тоже усилили артиллерийский обстрел. Фонтаны земли и снега взлетали вверх с обеих сторон. И сверху на немецкие окопы сыпались комья земли со снегом. Поле зияло воронками. И вдруг – давящая уши тишина. Ни одного выстрела. Все словно прислушивались, что предпримет враг. Иваны тотчас поползли, принялись забирать убитых и раненых, оттаскивали все что можно на свои позиции. Танки тоже отошли. Атака захлебнулась. Немцы перевели дух. Но этот бой показал, что русские не успокоятся, будут продолжать наступление, значит, впереди бои, бои, бои… И Эриху придется еще не раз тянуть на передовую телефонный кабель, обеспечивать бесперебойную связь, подниматься из окопа и, согнувшись, бежать вперед вдоль передовой, находить разрывы на линии, падать в снег, хватать его пересохшими губами, вынимать кусачки и думать, когда же кончатся мучения немецкого артиста на фронте? Неужели эта война будет длиться вечно? И еще он думал о том, почему боевой генерал не приехал на передовую. Уж не испугался ли?

7. Голый русский

В России ужасный климат. Зимой снега по колено, и мороз пробирает до костей. Никакие поддевки под шинелью не спасают. По примеру русских, ботинки и сапоги утепляли изнутри газетами. Так пытались спасти от леденящего холода ступни ног. Печки грели плохо. Чтобы они не дымили, в них забрасывали древесный уголь, от этого у них понижался жар. Правда, когда пригревало солнце, то можно было расслабиться и вздохнуть спокойно, казалось, что тепло не за горами и скоро весна, начинается таяние снегов, потекут ручьи. Но это означало, что вся техника скоро снова утонет в грязи, Donnerwetter!

Как не вспомнить дядьку Отто, пожелавшего Эриху идти в пехоту? Попал бы он в артиллерию, то пришлось бы ему вытаскивать пушки то из снега, то из грязи. Он видел, как артиллеристы по колено в жиже волокли свои орудия. Однако больше всего угнетало другое – при этом безжалостном климате невозможно было удовлетворить свои, сложившиеся на родине, естественные потребности. Нет нигде ни пива, ни вина, нет ни ливерной, ни кровяной колбасы, никаких девушек, никакого застолья и немецкого «Prosit». Каменный век. И весна в этой стране очень странная и апрель непонятный. «April, April, er weiss nicht, was er will»[3].

…Шинель осталась в блиндаже. Снег уже сошел, и сапоги скользят по размокшей глине. Над головой голубое небо, сияющее яркое солнце. Погода совершенно не типичная для второй половины апреля, на небе ни облачка. На губах чувствуется солоноватый привкус пота. Сверху давит каска. Все-таки три фунта чистого железа. Хоть и привык к ней, но шея от долгого ношения начинает болеть, тесемки трут. Ах, как хочется пить! О пиве все давно забыли, хочется просто холодной воды. Надо умыться и набрать с собой.