Сборник критических статей Сергея Белякова

А теперь я хочу вернуться к несостоявшемуся разговору: книги Ольги Славниковой и читатели. Мне представляется, что барьер между ними существует. Для меня это барьер даже не эстетический, а психофизиологический и нравственный. Думаю, что и Славникова обижена на читателя. В романе “Один в зеркале” она этого не скрывает: “Спокойно, читатель, осталось совсем небольшое скопление слов”. И даже: “Кто не хочет, тот может не дочитывать”. На мой взгляд, “Один в зеркале” и “Бессмертный” получились слабее “Стрекозы”. Создается впечатление, что, обидевшись на читателя (все равно не поймет и не оценит затейливого искусства), автор, оставшись блестящим профессионалом, утратил живость фантазии и яркость красок. Подтверждение выводу о писательской обиде я нахожу в статье Славниковой “Город и лес”, где она противопоставляет восприятие литературы широким читателем, по ее терминологии, “лесом” и профессиональными литераторами — “городом”. Она отдает явное предпочтение профессионалам. Сколько снобизма, сколько презрения к “лесу”,

к “пресным лицам нелитературной публики”! Я считаю иначе. Профессиональный читатель — это не критик и не другой писатель, а особый талант, единственный совершенно бескорыстный вид творчества. Конечно, существенную роль играют начитанность и общая культура, но они должны накладываться на природную одаренность. Часто ли можно встретить такого читателя в неведомом Славниковой лесу? Нечасто. Однако он существует. Ну, Бог с ним, с читателем. Читатель всегда найдет, чем утешиться. А вот писатель! В той же статье Славникова пускается в пространные рассуждения о “соборах бесполезного”, то есть шедеврах, оценить которые способны лишь немногие, узкий круг знатоков. А потому тратить силы на создание “соборов” непрофессионально. “Необходимо и достаточно” — вот, по ее мнению, оптимальный вариант. Очевидно, ему она и следовала в последних литературных работах.

Грустно наблюдать, как писатели, получив творческую свободу, спешат сами ее ограничить, развешивая запрещающие знаки: “профессионально произведенный продукт”, “необходимо и достаточно”. Ориентация на узкий круг профессиональных литераторов, вкусы и оценки которых, по признанию самой Славниковой, дословно предсказуемы, опасна. Здесь не только ограничение свободы творчества, но, возможно, и его гибель. Мне представляется виртуальная картина. Авторы уже ничего не пишут и не издают свои сочинения, а только посылают в сторону критика некие телепатические импульсы, а критики направляют импульсы ответные. Примерно так, как это происходит в “Бессмертном”, где парализованный Алексей Афанасьевич “улавливал колечки, испускаемые ее [жены] сознанием, а она, в свою очередь, улавливала “электронные ребусы” мужа. Но если предположить, что критик и писатель хорошо знают друг друга, то даже обмен импульсами теряет смысл.

Пока виртуальный мир еще не наступил, мне хочется взять в руки литературный журнал. Как обычно, я сначала найду знакомые имена. Теперь среди них будет и имя Славниковой. Мне не стал близок этот автор, но я хочу знать, каким будет ее новый роман. Мне это интересно.

Плохой хороший писатель Олеша

I. Почти по Гофману

Однажды с Юрием Карловичем Олешей произошла история, дневниковая запись о которой вошла в книгу «Ни дня без строчки». Как-то он читал роман известного беллетриста Шеллера-Михайлова, спокойно анализировал, отмечая профессионализм автора и вместе с тем сознавая, что это второразрядная литература. Но вот он перевернул страницу и, по его словам, исчезла книга, исчезла комната, и он видел только то, что изображал автор. Еще не догадываясь что он читает, Олеша осознавал, что перед ним истинно художественная проза. Разгадка оказалась простой: по какой-то случайности страницы романа Шеллера-Михайлова переплели с несколькими страницами из Достоевского. «Колоссальна разница между рядовым и великим писателем»[92], - заключает Олеша. Этот эпизод напомнил мне гофмановского кота Мурра, который, как известно, разорвал напечатанную биографию музыканта Крейслера и часть листов использовал вместо закладок и промокательной бумаги, когда работал над своей рукописью. По недосмотру страницы «Житейских воззрений» четвероногого и хвостатого филистера оказались отпечатаны вместе с листами биографии музыканта. Две эти истории с перепутанными страницами (реальный случай из жизни Олеши и фантастический сюжет Гофмана) объединяет, конечно, эффект от сопоставления сочинений таланта и посредственности.