Сборник критических статей Сергея Белякова

На творчество у Олеши уже не хватает энергии, и он решает писать дневник: «Хорошо бы написать дневник как литературное произведение… и, ведя его, допустим, несколько лет, затем выпустить как очередную свою вещь… Горький…не говорит — пишите романы, рассказы. Он призывает писать историю гражданской войны и историю заводов.»[117] Настоящую литературу Олеша пытается подменить суррогатом и убеждает себя в том, что именно суррогат и нужен, а беллетристика отжила свое: «Зачем выдумывать, «сочинять»? Нужно честно, день за днем записывать истинное состояние прожитого..»[118] Впрочем, он еще пытался вернуться в литературу (неудачная попытка — рассказ «Наташа»).

Войну Олеша пересидел в Ашхабаде. Здоровый 42-летний человек, в отличие от многих своих коллег, не стал военным корреспондентом, а работал агитатором, т. е. призывал солдат, отправлявшихся на фронт, сражаться; рабочих и дехкан — работать и т. д. Кроме того он писал плохие очерки и переводил туркменских авторов: Дурды Халдурды, Кара Сейтлиева, Хаджу Исмаилова. Вместе с Кара Сейтлиевым Олеша пытался писать пьесу из туркменской жизни, но, к счастью, пьесу Олеша как всегда не закончил. О том, каким «знатоком» Туркмении стал Олеша за несколько лет жизни в Ашхабаде, можно заключить из рассказа «Туркмен», который с равным успехом мог быть назван «Таджик», «Казах» «Китаец» и т. д. Поражает полное незнание Олешой туркменской жизни (даже кишлак у него назван аулом!). Но главное, конечно же, не в этом. Ведь писатель не обязан отражать жизнь. Беда в другом: «Туркмен» — вещь малохудожественная. Сюжет — набор штампов и общих мест. Вместо героев в рассказе действуют какие-то бледные символы: «мать», «брат» и т. п. Язык вялый, бесцветный. Невозможно узнать в этом рассказе автора «Зависти» и «Вишневой косточки». Если бы не было рассказа «Друзья», то «Туркмена» можно было бы назвать пределом падения художника. И что интересно, за свое «творение» Олеша получил первую премию на конкурсе современного рассказа в Ашхабаде. Каковы же были конкуренты Олеши! Вспомним, что лучшие писатели в то время, как правило, работали военными корреспондентами (Симонов, Петров, Паустовский, Твардовский, Каверин, Катаев). Первая премия была фактически забронирована за Олешей.

После войны муза не вернулась к Юрию Карловичу. Писал он по-прежнему мало, плохо: бездарный рассказ «Иволга» и очерк «Воспоминание» не украсили его литературную биографию. Но настоящим позором для Олеши стал рассказ «Друзья» (1949). Непонятно, как автор «Лиомпы» и «Альдебарана» мог написать рассказ, за который было бы стыдно даже школьнику. Особенно досадно, что едва ли не худший рассказ Олеши посвящен А.С. Пушкину. Несколько лет Олеша почти не писал. В 1956 году произведения Олеши были переизданы. Это очень ободрило автора «Цепи». Он пытался больше работать: писал статьи, очерки, трудился над инсценировками «Идиота», «Гранатового браслета». Надо сказать, что за свою жизнь автор «Списка благодеяний» не раз брался за инсценировки, но и в этом деле он не преуспел: «Ремесленник он был никакой, и многие его театральные и киноинсценировочные предприятия терпели крах… Однажды он жаловался, что никак не может сделать киносценарий по собственному роману «Три толстяка»… он его так и не сделал.»[119] В 1950-е (как и в 1930-е, и в 1940-е) работа у Олеши «не клеилась»: он не писал ни романов, ни повестей, ни пьес, ни рассказов. Что касается «Ни дня без строчки», то я не разделяю восторга некоторых авторов, считающих, что это «великое», «гениальное» произведение, якобы «образец новаторской прозы». Книга, собранная В. Шкловским, М. Громовым и О. Суок-Олешей уже после смерти писателя включает, во-первых, наброски автобиографического романа, во-вторых, дневник с многочисленными заметками и отзывами о прочитанных книгах и, наконец, несколько действительно замечательных фрагментов, имеющих художественную ценность: «Лавка метафор», эпизод с покупкой торта и некоторые другие. На мой взгляд, за исключением этих фрагментов, да еще, пожалуй, страниц, посвященных детству, «Ни дня без строчки» — вне литературы, ибо к настоящей литературе никак нельзя отнести пересказы произведений Данте, Уэллса, Эдгара По и др. Нет, это не новаторская проза, а литературно-мемуарный винегрет. В данном случае согласен с М.О.Чудаковой, писавшей, что: «Вся она [книга — С.Б.] кричит — то почти беззвучно, а то и в полный голос — что он не может писать, что он забыл, как это делается.»[120] К сожалению, Чудакова не пыталась найти объяснение этому явлению, а лишь констатировала факт.