Сборник критических статей Сергея Белякова

Однажды (а если точно — то 6 (17) июля) в Дрездене Анна Григорьевна посетила стенографическую библиотеку. Хозяин библиотеки, вице-президент дрезденского стенографического кружка, некто Цейбиг (Zeibig), и стенографист доктор Хайде (Haide) отнеслись к русской гостье с чрезвычайным вниманием: провели для неё нечто вроде экскурсии, показав многочисленные образцы разных типов стенографии и т. д. Какова же реакция русской стенографистки: “Потом я пришла домой, — пишет она, — рассказав Феде про немцев, очень смеялась над их наивностью”[193]. Впрочем, Цейбиг и доктор Хайде оказались в числе немногих немцев, заслуживших похвалу Достоевских. Но и похвала эта весьма примечательна: Фёдор Михайлович назвал Цейбига “очень хорошим, сердечным человеком”, однако позднее прибавил, “что не любит немцев, исключая Zeibigа [так в тексте. — С.Б.] и того доктора” [то есть доктора Хайде. — С.Б.][194].

Впрочем, вскоре на страницах дневника встретилось еще несколько немцев, понравившихся нашим путешественникам. Например, похвалы Достоевских удостоилась пожилая чета попутчиков в дилижансе: эти люди столь трогательно ухаживали друг за другом, что, по словам Анны Григорьевны, они “примирили её с прочими немцами”[195].

Нашлись все-таки в Германии симпатичные, приятные, да просто нормальные люди. Но для Достоевских эти исключения лишь подтверждали правило. Русской чете очень понравился некий молодой человек, который в ответ на безапелляционное германофобское заявление Фёдора Михайловича (“нигде нет столько мошенников, как в Германии”) не стал возражать и даже заметил, что его тоже, бывало, обманывали: “Вообще это, мне кажется, один из немцев, который не глупый патриот и не станет утверждать, что немцы решительно все честные люди”[196], — замечает Анна Григорьевна.

Отметим: человек, не заступившийся за своё отечество, не защитивший его от грубых и несправедливых нападок иностранца, показался Достоевским одним из самых приятных людей. Как же Достоевские относились к тем, кто столь же грубо высказывался о России? Однажды в Женеве Достоевские познакомились с некой “мадемуазель Мари”, шестнадцатилетней русской девушкой, работавшей в одном женевском пансионе. Мадемуазель Мари пожаловалась, что в пансионе преподаватели и воспитанницы плохо относятся к России, считают русский язык “диким”, “говорят, что русские совсем без образования”, оскорбляют православную церковь и т. п. Федор Михайлович посоветовал девушке немедленно покинуть пансион и вернуться на Родину, а Анна Григорьевна заметила, что “очень рада за неё, что она так не любит немцев и швейцарцев и так любит Россию”[197].

Зато любившим свою родину немцам и швейцарцам крепко доставалось от Анны Григорьевны. На вокзале в Женеве она увидела следующую сцену: “…пришла целая толпа каких-то буршей с красными знамёнами в руках, их было человек 35, все ужасные сапожники и, по-видимому, мазурики, но удивительно много о себе думающие, вообще что ничего нет лучше их отечества [очевидно, здесь имеется в виду их кантон. — С.Б.], а главное, Швейцарии… Как мне все они противны, просто не знаю, как и сказать”[198]. И опять двойной стандарт: русский патриотизм вызывает у Достоевских одобрение, а швейцарский (и немецкий) — отвращение и негодование.

С двойным стандартом связана и предвзятость. Предвзятому человеку в глаза бросятся прежде всего дурные стороны другого человека, группы людей, народа; хороших же он просто не замечает.

В городском саду Баден-Бадена супруги увидели памятник Шиллеру, который представлял собой простой камень с высеченной на нём надписью “Бессмертному Шиллеру город Баден”. Анну Григорьевну этот несчастный памятник почему-то привел в негодование. Она убеждена, что немцы не могли поставить памятник Шиллеру из искреннего восхищения творчеством автора “Разбойников”. Нет! Просто баденцы стремились не отстать от “городов просвещённых”, “показать, что они интересуются и уважают гения”, да ещё и сделать это с минимальными затратами: “Это очень хитрая выдумка, которая только и может быть придумана немцами… Меня это просто возмущает…”[199], — пишет Анна Григорьевна.