Ему показалось, у нее пресеклось дыхание — на минуту, может быть — на две...
— Какой же вы меня представляете?..
— Вы — Джульетта... Вы красивы, иначе Ромео бы в вас не влюбился... У вас черные волосы, голубые глаза... Из-за длинных ресниц они кажутся темнее, чем на самом деле... У вас высокая шея, покатые плечи, грациозные, легкие руки, быстрая походка... Когда вы разговариваете с незнакомыми мужчинами, вы откидываете голову назад... — Ему без труда удалось набросать ее портрет, состоявший из общих черт, каким он ему рисовался...
— Джульетта, я прошу, прошу вас...
Он и сам бы не объяснил толком, почему ему во что бы то ни стало нужно было ее увидеть. Просто — увидеть... Может быть, для того, чтобы убедиться, что она реально существует. И голос, который он привык слышать по ночам, принадлежит ей...
— Когда вы уезжаете?
— В 4.30 отходит мой автобус в аэропорт.
— Откуда?
— От Площади Космонавтов.
Она долго, долго молчала.
— Хорошо, я приду... На остановку...
Ему хотелось прийти туда, откуда отправлялся автобус, пораньше, подождать ее там, увидеть издали... Его задержали в Управлении, директор достал из сейфа бутылку армянского коньяка, секретарша принесла тарелочку с грильяжем и блюдечко с толсто нарезанными ломтиками лимона, подошли еще два-три человека — заместители директора, главбух... Выпили за своевременный пуск домны, за соблюдение установленных Москвой сроков строительства, за правдивое освещение проблем стройки в прессе... И уже сомнительными, почти фантастическими представлялись Теплицкому ночные разговоры о душе, о любви, о Карибах... И то, что на остановке, возможно, уже в нетерпении ходит она, горячий полынный ветер налетает из степи, лохматит ее аккуратно уложенные в парикмахерской волосы, крутит, плещет подолом платья у колен...
Он ушел, сославшись на то, что ему надо еще собраться. Он мчался, почти бежал к себе в гостиницу. Он сгреб, не разбирая, свой командировочный скарб в чемодан и, по пути к остановке, успел заглянуть на базарчик, располагавшийся на небольшом пустырьке. Теплицкому повезло — на остатки командировочных он купил букет белых, Бог знает откуда привезенных роз, правда, слегка подвявших.
Как он и думал, он увидел ее еще издали: она стояла на краешке сбитой из досок платформы и ветер играл ее волосами, то набрасывая их на лицо, то закидывая за спину. Она была среднего роста, с копной золотистых (нет, не черных!..) волос, тоненькой талией, перехваченной пояском с огромной пряжкой, в голубой юбке колоколом, в туфельках замысловатой, видимо заграничной породы, с ремешочками, оплетающими тонкие щиколотки, придающими воздушность всей ее фигуре.
Они не уславливались накануне, как, по каким приметам узнают друг друга... Он подошел к девушке с бьющимся сердцем, как на первое свидание в шестнадцать лет. В ответ на его взгляд, который он не отводил от нее, пока к ней приближался, в ответ на его сияющую улыбку, на букет белых роз, который он держал в правой, слегка вытянутой вперед руке (в левой был чемодан), она тоже улыбнулась, хотя в глазах ее, светлых, стального цвета, сквозило приветливое недоумение.
— Ну, вот, наконец... — проговорил Теплицкий немного задохнувшись. — Джульетта, это вам... Взамен белых орхидей...
— Джульетта?.. Какая еще я вам Джульетта?.. — Голос у нее был грубый, низкий, будто простуженный, не ее голос...
— А кто же вы?.. — пробормотал он растерянно.
— А вы-то кто сами?..
Она хотела вернуть ему букет, который он вручил ей сходу.
— Нет, нет, — отстранился он, — цветы ваши... Они вам очень идут...
— Ну, спасибочки... — рассмеялась она, облизнув ярко накрашенные губы. — Вот потеха...
Автобус — пропахший бензином, пышущий жаром — подрулил минута в минуту. Теплицкий уже изнутри, через мутное, припорошенное пылью стекло заметил девушку, сидевшую в уголке деревянной пристройки. Маленькая, толстоватая, с густыми, цвета пакли, коротко подстриженными волосами, с короткими ногами, которые она, поджав, прятала под скамейкой, словно стыдясь тяжелых, набухших икр... Только глаза он правильно угадал вчера — они были у нее, правда, не голубые, а синие-синие, до черноты, и в них, как хрусталинки хорошей, классической огранки, сверкали слезы...
Он все это заметил, увидел, понял — вдруг!.. И кинулся отворить окно, опустить стекло.
— Джульетта!.. — кричал он, оглушая маленький автобус.
— Джульетта!.. — И налегал всем телом на девушку с подаренными им розами, примостившуюся между ним и окном. Он давил на ее остренькое, перехваченное бретелькой лифчика плечо, он сминал розы, которые бережно, завернув в газету, спасая от палящего солнца, нес с базара, он махал руками, колотил в стекло, автобус, натужно фыркнув, уже отъезжал, и в рыжем, клубящемся шлейфе песка и пыли, поднятом задними колесами, таяла, пропадала Джульетта (если только это была она), хотя, показалось Теплицкому, она, прощаясь, помахала вдогонку ему рукой...
ХОЧУ БЫТЬ ЕВРЕЕМ!