Сборник "Лазарь и Вера"

— Да уж какие там уроки... — перебила она. — Вы ложитесь, места хватит, а то ведь как получается — мало что явилась незванно-непрошенно, еще и хозяина с постели согнала...

Я молчал, не зная, что ответить.

Она приподняла голову, облокотясь на подушку. Трудно сказать, чего больше было в ее глазах: любопытства или насмешки.

— Потешный вы... Или вы меня боитесь?.. Да я вас и пальчиком не затрону. Вот так отодвинусь, к стеночке притулюсь, а вы — с этого краешка... Или хотите — наоборот...

Она отодвинулась к стене, освобождая середину кровати. Теперь, лежа на боку, она повернулась ко мне спиной.

— Что же вы?.. И свет погасите, чтоб глаза не резал...

Сердце мое стучало, тяжелые, частые удары отдавались в висках. Пальто, которое я набросил, сидя спиной к окну, сползло на пол. Я поднял его, ладонью смахнул пыль...

— Что же вы? — повторила она нетерпеливо. — Я спать хочу...

Я не двигался.

Она обернулась ко мне. Видно, моя медлительность ее насторожила, ей показалось, я к чему-то прислушиваюсь. В комнате громко стрекотал будильник, поставленный, как всегда, на шесть утра, и за стеной по-прежнему похрапывал Николай.

— Да он так и будет спать, как медведь в берлоге, — сказала она, то ли успокаивая меня, то ли сама успокаиваясь. И зевнула. — Ишь, скот, паразит, всю меня измордовал, фингалов наставил... — Выпростав из-под одеяла руку, она, морщась, провела по ней другой рукой, прислюнила царапины и снова укрылась, закуталась.

Прошла минута, другая...

— Ну, скоро вы?.. До чего вы робкий... Вроде и не мужик вовсе... Только с нами, бабами, это ни к чему... — Я не видел ее лица, она лежала ко мне затылком, но по ее насторожившейся спине, по всему ее неподвижному, напряженному телу я чувствовал, как она ловит каждое мое шевеление, каждый шорох.

— Знаю, фонари да фингалы кому же личат... Я и говорю: вы свет погасите, чтоб на них не любоваться...

Все было в ее голосе — горечь, обида, упрек...

«Вроде и не мужик вовсе...» Как было против этого устоять?...

Я был уже рядом с выключателем, находившемся у двери, там, где в углу, на пирамидке из кирпичей, стояла плитка, но в какой-то момент оглянулся — ив глаза мне бросилась веточка мимозы на фоне промороженного насквозь окна. Махристый иней в палец или два толщиной покрывал стекла, за ними была ровная, плотная, не убывающая в течение суток чернота. Сквозь нее чудом пробивался золотой солнечный лучик, он свернулся, съежился в пушистый комок и повис, парит над подоконником... Поворот выключателя — и он исчезнет. Останется мертвая наледь на стеклах и пустая банка из-под майонеза...

Я включил плитку, поставил чайник. Зачерпнул из ведра холодной воды и выпил полную кружку — маленькими, медленными глотками. Накатившая на меня волна схлынула, я снова был на берегу.

— Спите, Лиза, — сказал я, виновато притронувшись к ее плечу. Даже сквозь одеяло я чувствовал, каким оно сделалось жестким, враждебным. — Вы спите, а я посижу, мне кое-что надо еще доделать... Я чай поставил, погреться, хотите — и вам налью...

И тут она взвилась штопором, соскочила с кровати, бухнув босыми пятками в пол.

— А пошли бы вы с вашим чаем — знаете куда?..

Она прострелила меня глазами и рванулась к двери, ведущей в коридор. Даже лопатки ее, торчавшие из-под разодранной сзади рубашки, трепетали от ярости.

— Откройте!.. — крикнула она, не сумев сладить с ключом.

Я пытался ее остановить, удержать — напрасно, предложил свои шлепанцы — она отшвырнула их ногой... Но по выстывшему, продуваемому сквозняком коридору она скользнула к своей двери вся вдруг сжавшись, похожая на мышонка, бегущего к своей норке по снежному полю...

9

Утром, наглотавшись крепчайшего чая, но все еще с дремучей головой, я отправился в школу. Но едва я вышел на улицу, едва щеки мои куснул мороз, похожий на молодого, игривого пса, и под моими подошвами весело захрустел наметенный ночной поземкой снежок, как все, что случилось до этого, представилось мне сном, вымыслом, бредом... Дорога, по которой я шел, была ярко освещена фонарями, не гаснущими здесь ни днем, ни ночью (впрочем, какой же бывает полярной ночью «день»?), чем ближе к школе, тем гуще делался поток ребят, вокруг слышались их звонкие, перебивающие друг друга голоса — казалось, они взлетают в небо и вьются там, среди тьмы, резвыми светлячками. Со мной шумно здоровались, я стремился попасть в тон. Поселок, оставшийся позади, тоже проснулся. В домах загорались цепочки окон, вспыхивали витрины рано начинавших работу магазинов и столовых. Грузовые машины, крытые брезентом, похожие на толстых черных жуков, развозили утренние смены, и Апатитовая картинно сияла в перекрестии устремленных на нее прожекторов...