Сборник "Лазарь и Вера"

Теплицкий не сразу разжал руку, не сразу вернул трубку на место, но и потом, засыпая, он чувствовал, что его ладонь, его пальцы, которыми он обхватывал трубку, хранят, ощущают ее форму, ее тепло...

С утра, перекусив, чем попало, в гостиничном буфете (гостиница, куда его поселили, была комбинатовской, ведомственной, следовательно — лучшей в городе, но в буфете ничего, кроме сваренных вкрутую яиц и бутербродов с селедкой, не было), Теплицкий с головой ушел в дела, связанные с редакционным заданием, по которому и приехал на стройку. Прокуренные прорабские в наспех сколоченных вагончиках сменялись кабинетами с неприязненно встречавшим его начальством, разговоры с рабочими, заглушаемые грохотом бетономешалок, — минутной передышкой где-нибудь на дне котлована, по краям которого медлительными, неуклюжими жуками ползли, выбираясь на поверхность, перегруженные самосвалы... Но все время где-то в душе у Теплицкого, в дальнем, отгороженном от всего прочего уголочке, мерцало воспоминание о ночном разговоре, таком нелепом, нечаянном, даже как будто не существовавшем...

Вечером, возвращаясь в гостиницу, он поймал себя на том, что внимательно вглядывается в лица осаждавших входную дверь молоденьких девчонок, стремившихся, миновав начальственно-сурового вахтера, пробраться внутрь, в маленький гостиничный бар или ресторан. Он пытался обнаружить между ними Джульетту... Хотя был уверен: ее здесь не было...

Теплицкий был среднего роста, коренаст, спортивного сложения (в юности он занимался боксом), с мягкими, лучистыми голубыми глазами. Женщины к нему так и льнули. Вот и теперь одна из топтавшихся перед входом, черненькая, в озорном красном сарафанчике, приподнятом выше соблазнительно-круглых коленок, преградила ему дорогу, словно невзначай коснувшись грудью и позволив скользнуть взглядом за корсаж, в глубокую ложбинку между двумя налитыми бугорками.

— Дяденька, возьми меня с собой...

Теплицкий отстранился и прошел мимо.

— Ты что, не видишь, что он импотент?.. — раздалось у него за спиной. Смех, взорвавшийся позади, накрыл его с головой, как густая пена.

Он не был ни импотентом, ни анахоретом. Смех отрезвил его. Моясь под душем, смывая с тела наросший за день слой грязи и пыли, местами превратившихся в плотную корку, он представлял себе черненькую, ее коленки, пухлые грудки с проснувшимися сосочками... Стоило привести ее в бар, заказать пару коктейлей, а потом подняться сюда, в номер... Была она там или нет — какое это имеет значение?. Джульетта... Одна из Джульетт, искательниц приключений... А может быть — не только приключений... Чего-то посущественней... Иначе — с чего бы это звонить по ночам, и раз, и два, и три, в номер к незнакомому, проживающему в гостинице мужчине, заигрывать, будто бы разыскивая какого-то Алика... Да еще и придумывать себе имя «покрасивше» — Джульетта... (Он забыл в тот момент, что и сам, называясь, придумал себе имя...). Интересно, сколько такая Джульетта берет за... сеанс?.. И — какая она: светленькая, темненькая, рыженькая?.. Темпераментная — или так, явится, добросовестно отработает свое и, уходя, пересчитает деньги, небольшой приварок к своей мизерной зарплате...

Так он говорил себе — недолго, впрочем: едва он успел обтереться и накинуть чистую, хотя и слегка помятую в чемодане рубашку, как в дверь постучали, в номер ввалилась бригада работяг с газобетонного, снабжавшего строительными плитами все участки, но с перебоями, Теплицкому хотелось разобраться в их причинах — и не со слов начальства, а со слов ничего не скрывающих рабочих главного (плитового) цеха, и когда они ушли, он с удовольствием перелистал свой разбухший от новых сведений блокнот, выправляя и дописывая в спешке разговора кое-как намеченные слова. Прослушав последние известия по радио и пожевав горбушку плохо пропеченного хлеба с кусочком глиноподобного сыра («Об этом тоже надо бы написать!..»), он разделся и лег, напоследок, прежде чем сомкнуть веки, подумав, что надо позвонить жене, сыну, сегодня у него не хватило времени забежать на переговорный за талончиком, но завтра... Завтра непременно... О том, что сделает и скажет он завтра, Теплицкий додумывал уже во сне.

— Это Миша?..

Он тряхнул головой, отрываясь от подушки, отгоняя сон.

— Джульетта?..

— Да, я... Я вас разбудила?.. У вас голос какой-то странный...

Он прокашлялся, пытаясь избавиться от выстилавшей горло сухости, из-за которой голос его звучал хрипло, натужно.

— Нет, — сказал Теплицкий, — я ждал вашего звонка.

— Откуда вы знали, что я позвоню?..

— Представьте, знал.

Это было правдой: он знал, что она позвонит. Вернее, он этого не знал, он хотел, чтобы она позвонила, он почувствовал бы себя лишенным чего-то, если бы она не позвонила, если бы в трубке не прозвучал ее негромкий, чистый, словно прозрачный голосок. В нем все ожило, затрепетало, едва он его услышал.

— Вы знали?.. Почему?..

— М-м-м... Ну, хотя бы потому, что в прошлый раз мы не договорили.

— На чем же мы остановились?..

— На Ромео, если не ошибаюсь.

— На Ромео?..