Сборник проза и блоги

— Может Мейерс договорился с Мартой, и они решили наколоть нашу девочку. Прибрать все к рукам.

— И тогда она обеспечила ему дырень в мозгах, — заключает Мастодонт. Ему становится весело, и он кладет мне на плечо тяжелую руку.

— Ты и сейчас не в себе, чувак? Брось. Все бы давно скатилось в какую — нибудь задницу, если бы не было таких людей как мы. Возможно, мы и не особо умны, да, это так. Может, у нас нет этого говна, которое эти коржики зовут воспитанием и образованностью. Мы просты и так же чисты, хоть и возимся в отхожих местах и фиркадельках. И ты до сих пор переживаешь?

Я допиваю свою порцию и наливаю снова. Толстый хитро смотрит на меня.

— В этом мире давно уже нет настоящих вещей, Макс. Любви, ненависти, уважения… Простого… Сечешь? Даже предать по — настоящему уже не умеют. Настоящего большого предательства не существует! Осталась одна плесень! А кто еще может по — настоящему предать и ненавидеть, тех считают помешанными. Калеками в своем роде. Конечно, вам, азиатам это трудно понять. У вас там все сложнее. Но, я тебе скажу, что подлинную гнусь, у нас, найти нелегко, — он поправляет ногу, лежащую на бронзовом слоне, своем подарке на мой день рождения. — Его мало осталось, этого настоящего говна. И везде так. Чувства из пластика, еда из пластика, новости— из дерьма, политика— из него же. Даже в этом деле, что мы завершили. Что в нем настоящего? Они передрались за монеты, а могли бы владеть миром со своими микробами. Гении в своем роде. Хоть твоя киска, Макс, хоть Больсо. Ни у кого не хватило в котелке подумать масштабнее. Где они? И что же делать? Да ничего! Возьмем, к примеру, то пойло, что мы пьем. Что из него настоящее? Пфуй! Все названия в этом списке можно закрыть одним пальцем, — он показывает огромный черный палец, — Водка, джин, что там еще есть из белого? Пара — тройка названий! Виски? Виски только то, что мы берем у Пепе. И пусть у него затертая этикетка, пусть пробки протекают. Черт с ним. Но мы знаем, что это последнее настоящее английское виски, скажи ему Моз.

Развалина важно кивает, он уверен в настоящем, так же как Мастодонт. Он прост и неприхотлив, все его планы это заболеть и выздороветь, чтобы было о чем вспоминать. Я вымучено улыбаюсь им, на бутылке виски написано «Мэйд ин Иран», но об этом факте я предпочитаю молчать. Мы курим, стряхивая пепел на пол веранды. Все уже закончилось.

Нас отстранили. И над делом о девятнадцати дохлых мартышках потеют другие люди, совсем другие. Они строчат отчеты, анализируют, изучают, докладывают, бегают из кабинета в кабинет, ставят опыты, все это в бумажной метели, в которой можно заблудиться, а мы сидим тут, вытянув ноги и отхлебывая настоящий иранский виски. Жизнь стоит к нам вполоборота, особо не радуя, но и не давая умереть от несчастий.

В кармане толстяка звонит телефон, он берет трубку и подносит ее к уху.

— Да?… Салют!.. Сидим с Ши и Мозесом….По— поводу?.. Кто? Айвэн Пеппер?… — он поворачивается к нам, и изрекает в полголоса, прикрыв лапищей трубку, — У них там, в аэропорту тот пряник сержант с блокпоста на тринадцатом, прикиньте?

Сообщив об этом, мистер Мобалеку вновь подносит трубку к уху и серьезно говорит:

— Слушай, Мартинес, вот прямо сейчас дуй к калоскопистам, бери самую большую и толстую трубу и смотри у него в срабоскопе. Зуб даю, что он опять везет товар…. Да, еще один из летающего цирка… У них там одни виртуозы… ага… Передам… Тебе тоже… — сделав доброе дело его величество счастливо улыбается.

Мы еще немного говорим об этом, а потом начинаем спорить по пустякам. Толстяк достает своим жизненным опытом. Он выпил лишнего и поучает меня. Я огрызаюсь, но он непреклонен.

— Тебе еще многое надо увидеть, чтобы понять, Макс, — заявляет он.

— Бред, Моба. Бред, — я чувствую, что тоже пьян, — я проехал полмира, перед тем как сюда попасть. Уж можешь быть спокоен, разное случалось.

Его знания в географии зачаточные и толстяк требует карту, по которой долго возит грязным в черную прожилку ногтем.