Сборник проза и блоги

— На металл сдадим, — упорствовал Саня, — Сейчас цены на рынке подрастают. Акции растут. Миталл Стил говорят…

— Да черт его, Саш, — отмахнулся я. Люди по-прежнему гибли за металл, но копаться в сугробе, в который превратилась машина, мне не хотелось, да и совестливо было как-то. Время — ласковый демон, стирало одни горести и добавляло новые. Но так и не успело окончательно замыть жалкого, закованного в тяжелые брезентовые доспехи Геннадия Кузьмича. Перед глазами стояло серое осунувшееся лицо бравого бронеподполковника, обращенное в тяжелое небо. Туда, где уже суетилась принимающая души сторона.

— Земля ему пухом, — пробормотал я и выпил. И Саня понимающе промолчал. Одиночество и ненужность — тяжкий крест и несущие его почти святые. Да и кто кому нужен из всех тех, что снуют за нашими синими воротами из водопроводных труб? Никто и никому. Судьбы сталкивают их и разводят как шары в бильярде, а тех, кто падает в лузы, списывают нам, под тщательный надзор главного врача Марка Моисеевича Фридмана.

Тот, кстати, уехал в конце декабря, зализывать душевные раны, оставленные исчезновением недельного запаса продуктов, разрушенной столовой и последовавшим за этими событиями грандиозным скандалом. Тогда прибывшая из Горздравнадзора комиссия обнаружила, что и шифер с крыши нашей больницы исчез. А вместо него на стропила набиты неликвиды винилискожи.

— Как же так?! — поражался председатель комиссии.

— Так вот. Невероятный случай! — отвечал удивленный Марк Моисеевич и разводил руками. А потом долго и визгливо отчитывал Германа Сергеевича Горошко, местного карбонария, отиравшегося в коридоре. Тот суетился близ начальственных лиц с очередной помятой кляузой.

— Сгною! — заявлял в подслеповатые и бессмысленные глаза тишайший психиатр. — Вы у меня, голубчик, под себя ходить будете!

— Сам — голубчик! — огрызался гражданин Горошко поправляя очки, но манеру ходить, тем не менее сменил на осторожную. И до самого отъезда доктора Фридмана, передвигался крабиком, отчего смахивал на несуразного полосатого нинзю в пижаме, из которой торчали худые ноги и руки.

— А Прохор опять на Германа Сергеича кричал, он на него в ЖЭК написал, — доложила бабка.

Я вздохнул. А Саня заворковал, разглядывая свои устрашающие и неизменные базальтобетонные кеды, придвинутые для сушки к теплой печке. К источающему ими смраду, ни одно живое существо привыкнуть не могло ни при каких обстоятельствах. Я всегда подозревал, что эта обувь, произведенная трудолюбивыми армянами на Ереванской обувной фабрике имени Коминтерна, вызывала мутации у некоторых менее стойких видов жизни. Таких как тараканы, например.

— А что написал? — Саня отвлекся от разглядывания своих непременных спутников. Те, чувствуя расположение владельца, смердели сильнее. Такие два преданных друга, вроде собак, виляющих хвостом.

— Чой-то написал, — доложила бабка, — а ему говорит: Вы, Прохор, сволочь и выжига, я плюю на ваши ноги, говорит.

Показав, как именно плюют на ноги оппоненту, она ухватила со стола кусок колбасы.

Время плавно летело за январские горизонты, не задерживаясь в черных ветках сирени. Этого времени, может статься, кому-то не хватало. А у нас его было навалом. И мы пили, то ли провожая ушедший год, то ли — встречая новый. Застряв между этими событиями, томились, ожидая первой звезды и пополнения в яслях, которое все никак не случалось. Спасать нас от мерзости окружающего никто не спешил и предоставленные сами себе мы как любые заблудшие души славно проводили время.

И даже звяканье, именно то звяканье, говорившее, что у образовавшегося на пороге доброго самаритянина, тоже заблудшая душа и два мерзавчика табуретовки за пазухой, не вывело нас из того умиротворенного состояния — ожидания чего-то светлого. Потому что мы считали, что если уж и быть праведником, то следует быть им до конца. Замалчивая обиды на оторванные пуговицы и раздавленный на чистом покрывале баночный помидор. А по большому счету вся эта чепуха, происходящая от большой тоски, ей же, этой вожделенной тоской, упакованной в бутылки с зеленой этикеткой, и лечилась. Такой вот круговорот тоски в природе.

— Добрый вечер, Прохор, — приветствовал я гостя. А Прохор — хам, мерзавец и негодяй мирно кивнул. Как и было положено в этот вечер всепрощения, бородатый санитар являл собой пример полнейшего гуманизма и спокойствия.

— Ужинаете? — констатировал он очевидный факт. И не дожидаясь ответа, выкатил на стол принесенные дары. Прибавив к великолепию устроенного нами Лукулловского пира самодельное спиртное и плавленый сырок, в который тут же вцепилась тщедушная Агаповна.

— С Рождеством! — оповестил нас пришелец, и принял первую рюмку, закусив хлебом.

— Обижал тебя Герман, Проша? — поинтересовалась еще не остывшей темой бабка.

— Гугугу, — загудел основательный Прохор. — Бумагу в ЖЭК настрочил. Пишет, что я жулик. И еще, что копию президенту направил, а то эффекту не будет.

— Какому президенту? — уточнил Сашка.