Сборник рассказов

— Да? — Прикинулась валенком Ирка, — забыла, чёрт подери. Щас придут гости. Спрячься.

— Это пусть гости твои прячутся. — Я оскорбилась, и тряхнула останками чёлки. — Даже с лысиной я дьявольски сексуальна, и даже не думай со мной спорить. А когда они придут?

В дверь тут же позвонили.

— Где обезьяний парик? — Я быстро сориентировалась.

— В комоде. В ящике с папиными трусами. Смотри, не перепутай. Я открываю дверь.

Отскочив в спальню Иркиных родителей, я с остервенением порылась в комоде, и нашла кусок какой-то сивой мотни, который в далёком девяносто четвёртом был париком от костюма Чичи. С тех пор он изрядно постарел и сильно сдал. Пропала волшебная мягкость кудрей, исчезли плюшевые уши, и проебалась резинка.

Придерживая сползающий парик рукой, я пошарила по сторонам взглядом, и обнаружила пластмассовый ободок, который напялила поверх свалявшегося ворса, поплевала на ладошку, и смастерила даже какое-то подобие чёлки. Выглядело это, конечно, не очень, но это всяко лучше чем красная плешь. И ещё у меня был козырь: моя дьявольская сексуальность, которая слепит как галогеновая фара. Так что на цвет и качество парика гости внимания не обратят. Я на это очень рассчитывала.

Преисполненная достоинства и сексуальности, вихляющей походкой, я вышла в прихожую и пнула под зад одного из разувающихся мужиков, которых было двое:

— Здравствуйте. Меня зовут Лидия. Я похотливая обезьянка, символ Нового Года. Представьтесь.

— Владимир. — Сказал один гость, и пошарил по мне взглядом, явно оценивая свои шансы на новогоднюю еблю. — Люблю похотливых животных.

— А я Михаил. — Грустно подал голос второй гость, и пошарил взглядом по своему другу, явно осознавая, что шансов на новогоднюю еблю у Вовы полюбому больше.

— А я Обезьянка. — Завершила я фазу знакомства, и повернулась к Ирке.

Та стояла, прислонившись к стене, и не моргая смотрела на меня. На её губах почему-то пузырилась пена.

— Чо ты на меня смотришь как проктолог на грязную жопу? Что не так? — Я наклонилась к Ирке, и стала оттеснять её к кухне, подозревая, что мне сейчас скажут что-то неприятное. А возможно, даже отпиздят. И будет лучше, если гости этого не услышат и не увидят.

— Твоя голова. — Пробулькала Ирка, и затащила меня на кухню. — Что у тебя на башке, мартышка педикулёзная?! Ты где это взяла?

Я посмотрела на своё отражение в кастрюльном боку, и поправила чёлку:

— Не нарывайся, жаба. Скажи спасибо, что я тебе щас в лицо не вцепилась, за то, что ты мой парик не сберегла. Как можно было так его усрать за десять лет?! Куда проебались уши? Где резинка? И почему от него воняет мокрой псиной?

— Потому что это не парик. — Ирка побагровела. — Это собачья шерсть. Папа в том году на улице пизданулся и копчик ушиб. Мать ему шерсти собачьей надрала где-то, и к жопе папиной привязывала. Нет, это ж надо быть такой дурой, чтобы попутать обезьяний парик с жопной шерстью!

— А где же парик? — Слабо пискнула я, ощущая тошноту, и чувствую всей плешью тепло папиной жопы.

— Значит, проебался! — Рявкнула Ирка. — Раз в папиных трусах больше ничего волосатого ты не нашла! А теперь вот ходи в пёсьей мотне весь Новый Год. Пожалей Вовика и Мишу!

На Вовика и Мишу мне было ровным счётом похуй, потому что я вдруг поняла, что вижу свой лоб. Не в кастрюльном отражении, а прям так, подняв заслезившиеся вдруг глаза.

— Какаренкова! — Я ощупала свой лоб и взвыла. — У меня ж аллергия на собак! Я опухаю! Дай мне лекарств!

— Не хватало бабке горя, блять… — Ирка содрала с меня жопную нашлёпку вместе с ободком и остатками моих волос. — Нету у меня никаких лекарств! Ты ж мою мать знаешь: она химии не признаёт. Только лопух, подорожник и клизму. И собачью шерсть. Дать тебе клизму?

— Нахуй мне твоя клизма?! — Я была близка к истерике. — Сбегай в аптеку! Купи мне супрастина! У меня ж щас всю башку разнесёт как у гидроцефала!

— Какой супрастин?! — Ирка тоже перешла на крик: — До Нового года полчаса! И столько же до ближайшей аптеки! Бери лопух и клизму!

Я заплакала, и села на пол, обхватив руками увеличивающуюся в размерах голову.

— Ну, ты чего, ты чего? — Ирка села рядом, и несмело погладила меня по плечу. — Не плачь, не надо. Ты ж у нас ого-го! У тебя ж сексуальность! Да ты только глянь, какая у тебя охуительная жопа! Всем жопам жопа! Кто на твоё лицо-то смотреть будет? К тому ж, эти двое щас ёбнут двести фронтовых, и им вообще на всё похуй будет. Они психически крепкие ребята. Машку Зайцеву знаешь? Ну, ту, одноглазую из третьего подъезда, которая вечно с резиновой капой во рту ходит, потому что ей постоянно челюсть ломают — так вот: они её ебали. Оба. Днём. При свете. А ты даже сейчас гораздо красивее Машки.

— Правда? — Я всхлипнула.

— Да чтоб у меня все накопления и Малежика воры попятили, если вру! — Ирка подскочила. — Вот прям клянусь тебе!

Я шмыгнула носом, и поднялась с пола.

— Дай мне шарфик красивый. Я его щас на голову повяжу. И юбку свою дай. У меня в ней жопу лучше видно. Надо отвлекать внимание от опухшей морды.