Сборник рассказов

В таких вещах виноваты всегда оба. Поэтому Толик философски курил, и даже не будучи Нострадамусом, точно знал, что сегодня он будет пить. Водку. И ещё водку. И потом ещё коньяк, и пиво. Если место останется.

Хлопнула входная дверь, и в старом серванте призывно тренькнули шесть хрустальных стопок…

А потом в квартире Толика, как по мановению волшебной палочки, возникли армейские друзья, приехавшие в гости по случаю Дня Десантника, и Толик вспомнил, что с завтрашнего дня у него начинается отпуск, и хрустальные стопки десятки раз со звоном бились тонкими краями друг о друга, под бравые вопли: «За десантуру, нах!»

И стало темно…

«Я умер от цирроза».

Это первое, что пришло Толику в голову, когда он произвёл открытие века.

«Или Ленка вернулась, и убила меня своим чемоданом»

И обе версии тут же рассыпались в прах.

— Здравствуй, братишка! — широко улыбался, и дружественно дышал перегаром в Толиково лицо, Толиков брат Макс. — Добро пожаловать в Геленджик!

«Пиздец» — подумал Толик.

«Прочухался, бля…» — обрадовался Макс.

— Давно я тут? — это единственный вопрос, который пришёл Толику в голову.

Вернее, их было очень много, но этот — самый важный. Да.

— Со вчерашнего дня! — ответил Макс, сосредоточенно открывая зубами бутылку пива. — Подлечись малость, на! — и протянул запотевшую тару Толику.

Толик жадно глотнул, зажмурился, и частично, обрывочно, стал вспоминать, как его запихивали в машину, как его тело, сдавленное с боков двумя потными девками, всю дорогу впитывало в себя алкоголь, как его тошнило картофельным пюре под Анапой, и как раскатисто хохотал брат Максим…

Начался отпуск, в который Толик торжественно прибыл на алкогольном экспрессе «Питер-В гавно»

Две недели братья обмывали отпуск Толика, Ленкин уход, Ленкин чемодан, Ленкину перхоть и грибок, купались в море, поили сисястых голых девок креплёным вином и шампанским, и прожигали жизнь.

Лето. Море. Девки. Пляж. Рай…

И Толик уже уверовал в то, что он ошибся. Что зебра его жизни по-прежнему бела как волосы блондинки Алисы, с которой Толик познакомился, когда пошёл блевать в уличный цветочный горшок, и обнаружил в нём прелестную писающую девушку, и что уход из его жизни Ленки — это начало новой жизни и светлого пути. О как.

Но наступило утро.

Утро семнадцатого августа одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года.

В Геленжике, в Питере, в Москве и вообще на территории России.

*Минута молчания*

К полудню каждый абориген знал новое, модное, яркое, стильное слово «дефолт».

А у братьев осталось шестьсот тысяч рублей на двоих.

И Толику крайне необходимо было попасть домой, в Питер. Хоть на поезде, хоть на вертолёте, хоть на хую галопом. Потому что его там ждала работа, и гора немытой две недели посуды.

А денег — последний мешок.

Толик был озадачен, и даже не стал опохмеляться.

Максу было всё похуй, потому что он ебался с сисястой женщиной, и хуй клал на дефолт.

Толик надел шорты и футболку, взял гитару и триста тысяч, и пошёл на автовокзал.

Макс ебался с сисястой женщиной, и не заметил потери бойца.

Толик взял билет до Новороссийска, и сел в душный автобус.

Макс остался ебать сисястую женщину в Геленжике.

Экспресс «Геленджик — Хуй-Знает-Куда» тронулся.

В Новороссийске тоже было море, пляж и сисястые девки, но денег на них уже не было. Точно так же, как не было билетов на поезд до Питера.

Зато денег хватило на плацкарт до Москвы.

Поезд на Москву отправлялся ночью.

…Макс, наконец, наебался с сисястой женщиной, и услышал модное слово «дефолт»

Триста тысяч, лежавшие на столе, быстро перекочевали Максу в карман.

Автобус до Новороссийска уходил через полчаса.

Отпуск кончился.

В плацкарте было душно, воняло носками и пердежом.

Толику хотелось жрать, пить, курить и сдохнуть одновременно.

И хуй знает — что больше.

До Москвы ехать ещё сутки.

Одному.

Макс в последний момент залез в плацкартный вагон поезда «Новороссийск-Москва», и улыбался пергидрольной проводнице, которая ругала Макса за то, что он влез в вагон после окончания посадки, и при этом невзначай крутила мощный сосок, торчащий даже через китель.

Макс ехал в Москву.

Один.

Мимо Толика прошли два мужика, и шумно требовали дать им водки. Непременно с акцизной маркой. Они даже предлагали её купить.

У Толика была водка. И он её продал страждущим.

На выручку Толик купил сигарет, картошки и огурцов.

Призрак голода отступил.

Макс с нежностью смотрел на пергидрольную проводницу:

— Клава, я полюбил тебя с первого взгляда. Таких волнующих грудей и роскошных ног я не видел даже во сне, Клава… Ты веришь в любовь с первого взгляда?

Клава басисто хохотала, и притоптывала кривыми волосатыми ножками в такт доносящейся из радиоприёмника песне «Крошка моя, я по тебе скучаю!»

«Дай пожрать, сука целлюлитная!» — кричал про себя Макс, карабкаясь по Клавиному телу, как по сопкам, и нежно дышал Клаве между грудей: «Твой запах сводит меня с ума… Ты пахнешь салом, Клава…»

Макса подбросило на оргазмирующем теле Клавы, и больно ударило о край стола.

На котором лежала копчёная курица, блестели медными пятаками нарезанные кружочки сырокопчёной колбасы, и стояла бутылка красного вина.