Сборник рассказов

Посредником Великой Мамы во всех ее высочайших делах был старший племянник Никанор. А она сама, отдаленная от простых смертных, едва различимая в зарослях цветущей герани, обрамлявшей вязкую духоту балкона, зыбилась в ореоле собственной славы.

Все знали наперед, что Великая Мама посулила устроить народное гулянье на три дня и три ночи, как только будет оглашено ее завещание. Знали, что она прочитает его лишь перед самой смертью, но никто не мог, не желал, не смел поверить, что Великая Мама-смертная.

Однако час Великой Мамы настал. Под пологом из припорошенного пылью маркизета, среди сбившихся полотнянных простынь едва угадывалась жизнь в слабом вздымании девственных и матриархальных грудей Великой Мамы, облепленной по шею листьями целительного столетника. До пятидесяти лет Великую Маму осаждали пылкие и настойчивые поклонники, но она отвергла всех до единого, и, хоть природа наградила ее могучей грудью, способной выкормить предначертанных ей на роду потомков, Великая Мама умирала девицей, умирала непорочной и бездетной.

Когда отец Антонио Исабель приготовил все для последнего помазания, он понял, что ему без посторонней помощи не умастить священным елеем ладони Великой Мамы, потому что она, почуяв смерть, сжала пальцы в кулаки. Напрасны были все старания племянниц, состязавшихся в ловкости. Упорно сопротивляясь, умирающая истово прижала к груди руку, увенчанную драгоценными камнями, и, тараща бесцветные глаза на племянниц, злобно прошипела: "Воровки!" Но потом, переведя цепкий взгляд на отца Антонио Исабеля, а затем на молоденького прислужника с блюдом и колокольчиком, Великая Мама проговорила тихо и беспомощно: "Я умираю". После этих слов она сняла фамильное кольцо с брильянтом неслыханной красоты и протянула его, как положено, самой младшей племяннице - Магдалене. Так была прервана стойкая традиция их рода, ибо послушница Магдалена отказалась от наследства в пользу церкви.

На рассвете Великая Мама пожелала остаться наедине с Никанором, чтобы дать ему последние наставления. Более получаса она в здравом уме и твердой памяти обсуждала с Никанором положение дел в царстве Макондо, а затем завела речь о собственных похоронах. "Гляди в оба! - сказала умирающая, все ценное держи под замком. Народ разный. В доме, где покойник, каждый ищет, чем поживиться". Отослав Никанора, Великая Мама призвала к себе священника, и тот, выслушав ее долгую подробную исповедь, пригласил в спальню всех родных, чтобы при них умирающая получила последнее причастие. И вот тогда-то Великая Мама возжелала сесть в плетеную качалку и обнародовать свою последнюю волю. Твердым, отчетливым голосом она сама диктовала нотариусу - свидетелями были отец Антонио Исабель и доктор полный реестр своих богатств, единственной и прочнейшей основы ее величия и всевластия. На этот реестр, составленный Никанором, ушло двадцать четыре страницы четкого убористого почерка. В реальных величинах владения Великой Мамы сводились к трем энкомьендам, которые королевской грамотой были пожалованы первым колонистам, а затем, в итоге каких-то хитроумных и всегда выгодных роду брачных контрактов, перешли в безраздельную собственность Великой Мамы. На бескрайних и праздных землях пяти муниципий, где хозяйской руке не случилось посеять ни единого зерна, жили арендаторами триста пятьдесят два семейства.

Ежегодно в канун своих именнин Великая Мама взыскивала с этих семейств внушительную подать и тем как бы утверждала, что ее земли не будут возвращены государству во веки веков.

Восседая в кресле, вынесенном на галерею, Великая Мама принимала мзду за право жить в ее владениях, и все было точь в точь, как у ее предков, принимавших мзду у предков нынешних арендаторов. Господский двор ломился от добра: три дня подряд люди несли сюда свиней, индюков, кур, первины и десятины с огородов и садов. Это, по сути, и был тот урожай, который род Великой Мамы получал с нетронутых земель, занимавших, по грубым подсчетам, сто тысяч гектаров. На этих гектарах волею истории разрослись семь городов, включая столицу Макондо, где горожанам принадлежали лишь стены и крыши, а посему они исправно платили Великой Маме за проживание в собственных комнатах, да и государство, не скупясь, платило за улицы и переулки.