Сборник рассказов №2

Представление, транслирующееся по местному каналу, где вместо актеров играли иллюзии созданные одним из магов Покрова, отличалось от уличного фастнахтшпиля разве что тем, что оно было перенасыщено обильно текущими реками крови и крайне замысловатым сюжетом.

Див выключил опсис и голографическая проекция съежилась в точку.

Он подобрал криптекс и, подбрасывая, стал прикидывать, сколько потребуется времени на извлечение содержимого.

Потребовалось немного. На клочке папируса были выведены символы, какая-то спираль закручивающаяся как две ленточки, и множество цифр в четыре ряда. Он переписал цифры, и папирус растворился под действием уксуса. Символы он не запомнил, но как показывала практика в основном шифровальщики и каббалисты ордена рисовали те только для того чтобы сбить с толку.

В последнее время он всерьез обдумывал новую теорию — относительно того, как держат себя некоторые представители рода человеческого; он еще не додумал ее до конца, но отчасти она основывалась на том постулате, что тем, кто может быть по-настоящему опасен, вовсе необязательно выставлять это на показ, а способность скрывать угрозу делает их еще опаснее.

Что-то было в трупе этого клерика, что-то проступало в его предсмертной маске, в его внешности. Див не был силен в физиогномике, но резкие, четкие черты его рта, глаз и вообще всего лица говорили об очень стабильной натуре. Такой не спрыгнет с моста при первой же угрозе, а, скорее всего, устранит ее, перейдя мост как ни в чем не бывало. Очень уверенный в своей силе человек. Странно. Упасть и удариться головой о камень — и впрямь глупая смерть. Но, наверное, только так такие и умирают.

Див выдвинул ящичек письменного стола, достал чистый бланк и тронул его пером: «Консистории его святейшества…»

С тех самых пор как он, не прибегая к услугам клерков, написал свое резюме и наваял досье, минуло четырнадцать месяцев. Принимающая комиссия тогда была в восхищении. Бирк сомневался, что их писульки достигнут Оррина, тем более Ватикана, но сам Див так не думал. Садясь за составление документа, он ожидал, по меньшей мере, такого же результата.

Так или иначе, все равно кому-то придется этим заняться. Так пусть это будет он. Бирк не жаловал ни консисторию, ни бланки.

Рапорт вышел сухим на два листа, в котором он в основном запрашивал данные на неизвестного служащего, тело которого сейчас покоилось на одном из алюминиевых катафалков префектуры Брэйврока.

Он задвинул ящичек, потер глаза и его взгляд упал на черную ленту повязанную вокруг рукава. Было в ней что-то архаичное, что-то давно вышедшее из моды. Черные зонты. Множество дамских зонтиков, пастор, читающий монотонно без выражения, пара клевретов поющих тонкими звенящими голосами. Дождь.

Он убрал со стола остальные бумаги и пододвинул опсис, но в голове у него по-прежнему мелькали округлые формы щербатого камня, разглаженные зады статуй воздевших руки и распростерших крылья. Какая-то невыразимая мука была в их летящей позе, какое-то убивающее всякое проявление эмоций кантабиле. Как-то неправильно они стояли или это он все время ловил неправильный ракурс.

— Никогда не знаешь что лучше, что хуже. Так? Что она для тебя сделала, эта твоя чародейка, или что сделал ты для нее? — Хорек проводил взглядом гроб, спускаемый в утробу могилы. — Что у вас общего? Кроме страсти, которая, как мне кажется, уже прошла. А, Див? Нет? Ну, знаешь, просто я заметил, как ты смотрел на нее. А она на тебя. Мизель Гранжа.

Хорек достал из кармана погнутую белую трубочку Портагаса.

— Почему тебе захотелось поговорить об этом прямо сейчас?

— Знаешь, ведь любовь это не только поход за Граалем. В ней должна быть какая-то тихая радость.

Так он себе ее представлял.

Див закурил вместе с ним. Священник кончил читать и зашагал прочь.

— У тихой радости перед страстью есть все преимущества…

— Почему тебе, черт побери, захотелось поговорить об этом прямо сейчас!

— В погоне за двумя зайцами выигрывают только зайцы…

— Зачем ты говоришь мне это? Только чтобы позлить?

— Нет… нет.

Клерика хоронили без почестей. Не было даже певчих. Снова шел дождь. Накрапывал, оседая на зонтиках, плащах и голом мраморе статуй.

— Джатака. Джатака жизни.

Одна из них с опущенными крыльями пробуждала в нем нечто совершенно определенное, но для этой эмоции не находилось названия.

— Что это там за столпотворение?

— Хоронят родню Норано.

— Кого?

— Кастельбаджака — его племянника. Мы все выходим из ниоткуда и отправляемся в никуда.

Хорек покопался в своих карманах снова, выуживая на свет колышек стали чуть короче и толще иглы в несколько раз.

— Это Аюрведа его сознания, эта микросхема из его башки. На ней записаны все его чувства, переживания, места, события, запахи. Это аюрведическая микросхема его восприятия, но к ней не подходит сенсориум.

— Что это значит?