В эту волшебную рождественскую ночь, засыпая в уютной кровати, Франческа чувствовала себя полностью счастливой. У Бэтти были новые платья, в шкафу детской добавилось много новых книг, а завтра дядя Питер научит ее фехтовать. Благодаря этому рано или поздно Фрэнни наверняка превзойдет задаваку Джеймса. И тогда брат никогда уже не будет дразнить ее трусихой. А там, возможно, на следующее Рождество или хотя бы через пару лет, ей подарят свою собственную шпагу. Так что, может быть, Джеймс прав и девчонки все трусихи. Все. Кроме одной!
Дарья Иорданская
ЧЕΡТ НА ЕЛКЕ
(почти детективная история)
Снег начался часа в два пополудни, да так и шел весь день не переставая. К вечеру, когда зажглась яркая иллюминация на Невском, весь город походил уже на праздничную открытку. Затейливый памятник Государю, на который Акакий имел удовольствие целыми днями любоваться из окна своего кабинета, облачился в пышную белую мантию, а конь его обрел столь же пушистую попону. Как раз к зиме. Глядя на это, Акакий даже переставал мерзнуть.
Кабинет у него был крохотный, отапливаемый старой печуркой-голландкой, которая сложена была с какой-то досадной ошибкой и тепла почти не давала. Да в окне, как назло, были щели. Поговаривали, причиной этакого безобразия был давний, уж лет двадцать тому, визит большого синодского начальника, Лихо. Был Лихо в тот день не в духе, а тогда вокруг него все непременно ломалось, а после чинилось без особого успеха. Так ли это было, или только легенда — вроде призраков в Инженерном — Акакий не знал, да и не было бы ему легче от этого знания. Акакий мерз, кутался в пушистый оренбургский платок, присланный дальней тетушкой по материнской линии, и разбирал бумаги, накопившиеся к концу года. То и дело он высовывал нос из платка и бросал тревожный взгляд на вечный календарь на верхушке каталожного шкапа. Уже двадцать третье число. Завтра последний день, следует сдать всю отчетность, все проверить и перепроверить, утихомирить самых-самых буянов, тех, что совсем без понятия, а там можно и отдохнуть. Целую дюжину дней.
Акакий хоть и был чертом, почитал рождественские праздники лучшим временем года. Почти две недели были повсюду благолепие и порядок, Соседи сидели по домам, занятые своими делами — у нечисти да нежити свои праздники, — а самому Акакию выпадала даже возможность навестить родню на Псковщине.
Обычно. Но вот в этом году, как назло, дела не ладились, и словно сговорились все.
— Это все свадьба, — мрачно проговорил Акакий, бросая очередной тревожный взгляд на календарь, а затем на часы. Было почти восемь вечера, и в этот час кабинеты в кордегардии Инженерного начинал уже обходить комендант, прогоняя заработавшихся залихватским «У-ух! Черти проклятые!».
— Все трудишься? — дверь приоткрылась со скрипом, и в образовавшуюся щель просунул свое лицо Анцибол. Вид он имел уже самый праздничный и даже усы успел завить и напомадить.
«Что за франт!» — мрачно подумал Акакий и потянулся за дыроколом.
— Вот что, братец мой Акакий, — Анцибол[1]
проскользнул ужом в комнату и приобнял Акакия за плечи, — сворачивай-ка ты всю эту свою лавочку, надевай пальто и пошли уже. Я в ресторации столик нам заказал. Поужинаем, выпьем, пообщаемся с мамзелями. Мамзелей я тоже заказал.Акакий поморщился. Был он не ханжа, это уж совсем не в чертячьей природе, но твердо уяснил за двадцать лет знакомства, что от анциболовых мамзелей одно беспокойство. В прошлый раз их опоили чем-то и обобрали, а ещё до того у самой бойкой мамзели супруг оказался цирковым силачом. Гирю пудовую выжимал одной левой. Скрутить в бараний рог черта такому вообще труда не составило. Конечно, больше в тот раз досталось Анциболу, но и Акакия зацепило, так сказать, за компанию.
— Сам иди, — Акакий развел руками, а после указал на груду неразобранных еще бумаг. — У меня — сам видишь.
Анцибол взял одну из папок и пролистал ее содержимое со скучающим видом. Вернул на стол.
— Эдак ты еще год провозишься, братец.
— Не провожусь, — замотал головой Акакий, хотя на душе стало при этом как-то муторно. Никто не знал толком, что будет, если все дела до Рождества не завершить и начальству не сдать. Рассказывали всевозможные жуткие истории, поговаривали, что у обер-черта Вражко[2]
на этот счет припасено нечто совсем уж особенное. То ли василиск у него в подвале, а то ли ещё что похуже. В самых мрачных историях те, кому не посчастливилось рассердить начальство, пропадали бесследно.— Эхехе, — вздохнул с фальшивым участием Анцибол. — Знаю я, в чем тут дело. Жениться ты еще не женился, а под каблук тебя уже загнали.
— Ох ты ж холера! — выругался побледневший Акакий.