Сборник статей

Психологическая история понятия «субъект». Тело, вещь, конструируемое глазом «целое» вызывает различение между делом и делателем; делатель, причина дела, описываемый все более изящно, наконец остается в качестве «субъекта».

Глаза могут смениться. Философ идет в школу радикального зрения, где отменяется картина мира. Он снимает все проекции, пусть даже насилуя себя, и оставляет одну вертикальную, полуденную проекцию того самого, равенства–тожества. Назад эта центральная мысль Ницше ведет к парменидовскому видению тожественного бытия, вперед — к Витгенштейну с его тожеством как центральной проблемой и к его теме Aspektwandel, смены аспекта (глаз) без изменения рассматриваемой фигуры. Богатую тему Aspektwandel, неповерхностно связывающую обоих (Ницше и Витгенштейна) с интуицией их философа Шопенгауэра, развернет будущее исследование.

Полнота бытия, благодаря которой N достигает мужества возвратиться к тому (же) самому, заставляет вспомнить аристотелевскую разработку парменидовского бытия–тожества в теме энергии (энтелехии).

При изучении Ницше надо помнить о негласном единстве ведущих умов эпохи. Толстой в дневнике:

14, 15, 16 (октября 1859). Утро. Видел нынче во сне: Преступление не есть известное действие, но известное отношение к условиям жизни. Убить мать может не быть и съесть кусок хлеба может быть величайшее преступление. — Как это было велико, когда я с этой мыслью проснулся ночью!

Ницше осенью 1887:

[337] …erne Handlung an sich ist vollkommen leer an Werth: es kommt Alles darauf an, wer sie tun. Ein und dasselbe «Verbrechen» kann in einem Fall das h"ochste Vorrecht, im andern das Brandmal sein (10 [47]).

…действие само по себе полностью лишено ценности: все зависит от того, кто его совершает. Одно и то же «преступление» в одном случае может быть самой высокой привилегией, в другом — клеймом.

Толстой был известен Ницше меньше чем Достоевский.

…Ware unser Werth verringert, wenn wir ein paar Verbrechen begingen? Im Gegenteil: es ist nicht Jeder im Stande, ein paar Verbrechen zu begehen. An sich wurde man uns verachten, wenn man uns nicht die Kraft zutraute, unter Umstanden einen Menschen zu todten. Fast in allen Verbrechen drucken sich zugleich Eigenschaften aus, welche an einem Manne nicht fehlen sollen. Nicht mit Unrecht hat Dostoiewsky von den In–sassen jener sibirischen Zuchth"auser gesagt, sie bildeten den st"arksten und wertvollsten Bestandteil des russischen Volkes (10 [50]).

…Уменьшилась бы наша ценность, соверши мы пару преступлений? Напротив: не каждый в состоянии совершить пару преступлений. Нас презирали бы, если бы считали нас не в состоянии в определенных обстоятельствах убить человека. Почти во всех преступлениях выражаются как раз те свойства, которые не должны отсутствовать в мужчине. Не без оснований сказал Достоевский о заключенных сибирской каторги, что они составляют самую сильную и самую ценную часть русского народа.

В неразрисованном «русском», «ренессансном» мире человек восстает вначале с чертами преступника с задачей разрушения цивилизации. Это видение Ницше не устаревает. Порча цивилизации делает восстание сломом, Verbrechen.

Тем фактом, что для смены зрения (глаз) не только не требуется изменение объекта, но, наоборот, объект должен оставаться тем же самым, то есть никаким, объясняется в конечном [338] счете полярность ницшевских топосов. Фрейд, который отложил книги Ницше, увидев у него тревожное сходство со своими идеями, способное спутать их, не поднялся до ницшевской амбивалентности. Ницше дарит аскету Христу чувственную, природную, физиологическую полноту мистического единения со всем (unio mystica). Христос подозревается только в проецировании картины мира. Остается вопросом, насколько Христос участвовал в промахе цивилизации, разбросавшей себя — через разбрызгивание дразнящих красок добра и зла — по потоку мнимых феноменов.

Die grossen Erotiker des Ideals, die Heiligen der transfigurirten und unverstandenen Sinnlichkeit, jene typischen Apostel der «Liebe» (wie Jesus von Nazareth, der heilige Franz von Assisi, der heilige Francois de Paule): bei ihnen geht der fehlgreifende Geschlechtstrieb aus Unwissenheit gleichsam in die Irre, bis er sich endlich noch an Phantomen befriedigen muss: an «Gott», am «Menschen», an der «Natur». (Diese Befriedigung selbst ist nicht bloss eine scheinbare: sie vollzieht sich bei den Ekstatikon der «unio mystica», wie sehr auch immer aufierhalb ihres Wollens und «Verstehens»; nicht ohne die physiologischen Begleit–Symptome der sinnlichsten und naturgemassesten Geschlechtes–Friedigung.) (10 [51].)