Когда Жолковский противопоставляет два минималистских стиля — инфинитивный и назывной — по признаку “там” и “здесь”, он рассматривает семантику этих грамматических форм — рассматривает фразы, изъятые из стихотворного контекста. Фетовское “Это утро, радость эта, / Эта мощь и дня и света, / Этот синий свод...” (назывной стиль) не в меньшей степени выражает виртуальное инобытие субъекта, чем его же “Я пришел к тебе с приветом...” (инфинитивный стиль) с анафорическим “рассказать”, которое исследователь приводит в качестве типичного примера ИП. Полагаю, что пространные объяснения тут излишни: ритмическая монотония, то есть интонационная взволнованность этой речи, говорит сама за себя, отсылая к поэтическому инобытию. Чтобы это почувствовать, достаточно сравнить назывные конструкции Фета с подобными им прозаическими предложениями, что-нибудь такое:
И когда исследователь, констатируя “мощный модернистский всплеск” ИП в поэзии XX века, верно объясняет его эстетизацией “иного” — и как “возвышенно творческого”, и как “аморально декадентского” [Инфинитивное письмо: тропы и сюжеты] — он все-таки игнорирует специфику стихотворного смысла [Разумеется, эстетизация “иного” имеет место и должна быть рассмотрена — в историческом аспекте трансформации ИП. Но есть еще и генезис явления.]. Тут дело не просто в “эстетизации иного”, а в характере мышления, в синкретической поэтической мысли, отраженной в речевом механизме стиха, средствами которого достигается перемещение в “иное”. Семантический ореол инфинитивного письма совпадает с семантическим ореолом речевой формы, избранной поэзией. Это становится ясно, если, доверившись слуху, рассматривать стихотворные тексты, не ограничиваясь грамматикой и синтаксисом, включая иные, соответствующие текстам возможности понимания. Они не только не мешают исследованию, но наоборот: помогают анализу быть верным.
2003
Текст дается по изданию:
Невзглядова Е. О стихе. СПб.: Издательство журнала “Звезда”, 2005, с. 69-87