Сборник стихов

Как долго я не высыпалась,
писала медленно, да зря.
Прощай, моя высокопарность!
Привет, любезные друзья!

Да здравствует любовь и легкость!

А то всю ночь в дыму сижу,
и тяжко тащится мой локоть,
строку влача, словно баржу.

А утром, свет опережая,

всплывает в глубине окна
лицо мое, словно чужая
предсмертно белая луна.

Не мил мне чистый снег на крышах,

мне тяжело мое чело,
и все затем, чтоб добрый критик
не понял в этом ничего.

Ну нет, теперь беру тетрадку

и, выбравши любой предлог,
описываю по порядку
все, что мне в голову придет.

Я пред бумагой не робею

и опишу одну из сред,
когда меня позвал к обеду
сосед-литературовед.

Он был настолько выше быта

и так воспитан и умен,
что обошла его обида
былых и нынешних времен.

Он обещал мне, что наука,

известная его уму,
откроет мне, какая мука
угодна сердцу моему.

С улыбкой грусти и привета

открыла дверь в тепло и свет
жена литературоведа,
сама литературовед.

Пока с меня пальто снимала

их просвещенная семья,
ждала я знака и сигнала,
чтобы понять, при чем здесь я.

Но, размышляя мимолетно,

я поняла мою вину:
что ж за обед без рифмоплета
и мебели под старину?

Все так и было: стол накрытый

дышал свечами, цвел паркет,
и чужеземец именитый
молчал, покуривая кент.

Литературой мы дышали,

пока хозяин вел нас в зал
и говорил о Мандельштаме,
Цветаеву он также знал.

Он оценил их одаренность,

и, некрасива, но умна,
познанья тяжкую огромность
делила с ним его жена.

Я думала: «Господь вседобрый!

Прости мне разум, полный тьмы,
вели, чтобы соблазн съедобный
отвлек их мысли и умы.

Скажи им, что пора обедать,

вели им хоть на час забыть
о том, чем им так сладко ведать,
о том, чем мне так страшно быть.

Придвинув спину к их камину,

пока не пробил час поэм,
за Мандельштама и Марину
я отогреюсь и поем.

И, озирая мир кромешный,

используй, боже, власть твою,
чтоб нас простил их прах безгрешный
за то, что нам не быть в раю».

В прощенье мне теплом собрата

повеяло, и со двора
вошла прекрасная собака,
с душой, исполненной добра.

Затем мы занялись обедом.

Я и хозяин пили ром,
нет, я пила, он этим ведал,
н все же разразился гром.

Он знал: коль ложь не бестолкова,

она не осквернит уста,
я знала: за лукавство слова
наказывает немота.

Он, сокрушаясь бесполезно,

стал разум мой учить уму,
и я ответила любезно:
«Потом, мой друг, когда умру,

вы мне успеете ответить.

Но как же мне с собою быть?
Ведь перед тем, как мною ведать,
вам следует меня убить».

Мы помирились в воскресенье.

— У нас обед. А что у вас?
— А у меня стихотворенье.
Оно написано как раз.

* * *