Сборник стихов

Люблю, Марина, что тебя, как всех, что, - как меня, озябшею гортанью не говорю: тебя - как свет! как снег! усильем шеи, будто лед глотаю, стараюсь вымолвить: тебя, как всех, учили музыке. (О крах ученья! Как если бы, под богов плач и смех, свече внушали правила свеченья.) Не ладили две равных темноты: рояль и ты - два совершенных круга, в тоске взаимной глухонемоты терпя иноязычие друг друга. Два мрачных исподлобья сведены в неразрешимой и враждебной встрече: рояль и ты - две сильных тишины, два слабых горла музыки и речи. Но твоего сиротства перевес решает дело. Что рояль? Он узник безгласности, покуда в до-диез мизинец свой не окунет союзник. А ты - одна. Тебе - подмоги нет. И музыке трудна твоя наука не утруждая ранящий предмет, открыть в себе кровотеченье звука. Марина, до! До - детства, до - судьбы, до - ре, до - речи, до - всего, что после, равно, как вместе мы склоняли лбы в той общедетской предрояльной позе, как ты, как ты, вцепившись в табурет, о карусель и Гедике ненужность! раскручивать сорвавшую берет, свистящую вкруг головы окружность. Марина, это все - для красоты придумано, в расчете на удачу раз накричаться: я - как ты, как ты! И с радостью бы крикнула, да - плачу.

x x x

Четверть века, Марина, тому, как Елабуга ластится раем к отдохнувшему лбу твоему, но и рай ему мал и неравен.

Неужели к всеведенью мук, что тебе удалось как удача, я добавлю бесформенный звук дважды мною пропетого плача.

Две бессмыслицы - мертв и мертва, две пустынности, два ударенья царскосельских садов дерева, переделкинских рощиц деревья.

И усильем двух этих кончин так исчерпана будущность слова. Не осталось ни уст, ни причин, чтобы нам затевать его снова.

Впрочем, в этой утрате суда есть свобода и есть безмятежность: перед кем пламенеть от стыда, оскорбляя страниц белоснежность?

Как любила! Возможно ли злей? Без прощения, без обещанья имена их любовью твоей были сосланы в даль обожанья.

Среди всех твоих бед и - плетей только два тебе есть утешенья: что не знала двух этих смертей и воспела два этих рожденья.

СВЕЧА

Всего-то - чтоб была свеча, свеча простая, восковая, и старомодность вековая так станет в памяти свежа.

И поспешит твое перо к той грамоте витиеватой, разумной и замысловатой, и ляжет на душу добро.

Уже ты мыслишь о друзьях все чаще, способом старинным, и сталактитом стеаринным займешься с нежностью в глазах.

И Пушкин ласково глядит, и ночь прошла, и гаснут свечи, и нежный вкус родимой речи так чисто губы холодит.

СНЕГОПАД

Снегопад свое действие начал и еще до свершения тьмы Переделкино переиначил в безымянную прелесть зимы.

Дома творчества дикую кличку он отринул и вытер с доски и возвысил в полях электричку до всемирного звука тоски.

Обманувши сады, огороды, их ничтожный размер одолев, возымела значенье природы невеликая сумма дерев.

На горе, в тишине совершенной, голос древнего пенья возник, и уже не села, а вселенной ты участник и бедный должник.

Вдалеке, меж звездой и дорогой, сам дивясь, что он здесь и таков, пролетел лучезарно здоровый и ликующий лыжник снегов.

Вездесущая сила движенья, этот лыжник, земля и луна лишь причина для стихосложенья, для мгновенной удачи ума.

Но, пока в снегопаданье строгом ясен разум и воля свежа, в промежутке меж звуком и словом опрометчиво медлит душа.

МЕТЕЛЬ

Февраль - любовь и гнев погоды. И, странно воссияв окрест, великим севером природы очнулась скудость дачных мест.

И улица в четыре дома, открыв длину и ширину, берет себе непринужденно весь снег вселенной, всю луну.

Как сильно вьюжит! Не иначе метель посвящена тому, кто эти дерева и дачи так близко принимал к уму.

Ручья невзрачное теченье, сосну, понурившую ствол, в иное он вовлек значенье и в драгоценность перевел.

Не потому ль, в красе и тайне, пространство, загрустив о нем, той речи бред и бормотанье имеет в голосе своем.

И в снегопаде, долго бывшем, вдруг, на мгновенье, прервалась меж домом тем и тем кладбищем печали пристальная связь.

СИМОНУ ЧИКОВАНИ

Явиться утром в чистый север сада, в глубокий день зимы и снегопада, когда душа свободна и проста, снегов успокоителен избыток и пресной льдинки маленький напиток так развлекает и смешит уста.

Все нужное тебе - в тебе самом, подумать, и увидеть, что Симон идет один к заснеженной ограде. О, нет, зимой мой ум не так умен, чтобы поверить и спросить: - Симон, как это может быть при снегопаде?

И разве ты не вовсе одинаков с твоей землею, где, навек заплакав от нежности, все плачет тень моя, где над Курой, в объятой богом Мцхете, в садах зимы берут фиалки дети, их называя именем "Иа"?

И, коль ты здесь, кому теперь видна пустая площадь в три больших окна и цирка детский круг кому заметен? О, дома твоего беспечный храм, прилив вина и лепета к губам и пение, что следует за этим!

Меж тем все просто: рядом то и это, и в наше время от зимы до лета полгода жизни, лета два часа. И приникаю я лицом к Симону все тем же летом, того же зимою, когда цветам и снегу нет числа.