Сборник стихов

Свои растенья вытравляет лето, долготы отстранились от широт, и белого не существует цвета остались семь его цветных сирот.

Природа подвергается разрухе, отливы превращаются в прибой, и молкнут звуки - по вине разлуки меня с тобой.

МОТОРОЛЛЕР

Завиден мне полет твоих колес, о мотороллер розового цвета! Слежу за ним, не унимая слез, что льют без повода в начале лета.

И девочке, припавшей к седоку с ликующей и гибельной улыбкой, кажусь я приникающей к листку, согбенной и медлительной улиткой.

Прощай! Твой путь лежит поверх меня и меркнет там, в зеленых отдаленьях. Две радуги, два неба, два огня, бесстыдница, горят в твоих коленях.

И тело твое светится сквозъ плащ, как стебель тонкий сквозь стекло и воду. Вдруг из меня какой-то странный плач выпархивает, пискнув, на свободу.

Так слабенький твой голосок поет, и песенки мотив так прост и вечен. Но, видишь ли, веселый твой полет недвижностью моей уравновешен.

Затем твои качели высоки и не опасно головокруженье, что по другую сторону доски я делаю обратное движенье.

Пока ко мне нисходит тишина, твой шум летит в лужайках отдаленных. Пока моя походка тяжела, подъемлешь ты два крылышка зеленых.

Так проносись! - покуда я стою. Так лепечи! - покуда я немею. Всю легкость поднебесную твою я искупаю тяжестью своею.

ГАЗИРОВАННАЯ ВОДА

Вот к будке с газированной водой, всех автоматов баловень надменный, таинственный ребенок современный подходит, как к игрушке заводной.

Затем, самонадеянный фантаст, монету влажную он опускает в щелку, и, нежным брызгам подставляя щеку, стаканом ловит розовый фонтан.

О, мне б его уверенность на миг и фамильярность с тайною простою!

Но нет, я этой милости не стою, пускай прольется мимо рук моих.

А мальчуган, причастный чудесам, несет в ладони семь стеклянных граней, и отблеск их летит на красный гравий и больно ударяет по глазам.

Робея, я сама вхожу в игру и поддаюсь с блаженным чувством риска соблазну металлического диска, и замираю, и стакан беру.

Воспрянув из серебряных оков, родится омут сладкий и соленый, неведомым дыханьем населенный и свежей толчеею пузырьков.

Все радуги, возникшие из них, пронзают небо в сладости короткой, и вот уже, разнеженный щекоткой, семь вкусов спектра пробует язык.

И автомата темная душа взирает с добротою старомодной, словно крестьянка, что рукой холодной даст путнику напиться из ковша.

ТОСКА ПО ЛЕРМОНТОВУ

О Грузия, лишь по твоей вине, когда зима грязна и белоснежна, печаль моя печальна не вполне, не до конца надежда безнадежна.

Одну тебя я счастливо люблю, я лишь твое лицо не лицемерно. Рука твоя на голову мою ложится благосклонно и целебно.

Мне не застать врасплох твоей любви. Открытыми объятия ты держишь. Все говоры, все шепоты твои мне на ухо нашепчешь и утешишь.

Но в этот день не так я молода, чтоб выбирать меж севером и югом. Свершилась поздней осени беда, былой уют украсив неуютом.

Лишь черный зонт в моих руках гремит. Живой и мрачной силой он напрягся. То, что тебя покинуть норовит, пускай покинет, что держать напрасно.

Я отпускаю зонт и не смотрю, как будет он использовать свободу. Я медленно иду по октябрю, сквозь воду и холодную погоду.

В чужом дому, не знаю почему, я бег моих колен остановила. Вы пробовали жить в чужом дому? Там хорошо. И вот как это было.

Был подвиг одиночества свершен. и я могла уйти. Но так случилось, что в этом доме, в ванной, жил сверчок. поскрипывал, оказывал мне милость.

Моя душа тогда была слаба и потому - с доверьем и тоскою

тот слабый скрип, той песенки слова я полюбила слабою душою.

Привыкла вскоре добрая семья, что так, друг друга не опровергая, два пустяка природы - он и я живут тихонько, песенки слагая.

Итак - я здесь. Мы по ночам не спим, я запою - он отвечать умеет. Ну, хорошо. А где же снам моим, где им-то жить? Где их бездомность реет?

Они все там же, там, где я была, где высочайший юноша вселенной меж туч и солнца, меж добра и зла стоял вверху горы уединенной.

О, там, под покровительством горы, как в медленном недоуменье танца, течения Арагвы и Куры ни встретиться не могут, ни расстаться.

Внизу так чист, так мрачен Мцхетский храм. Души его воинственна молитва. В ней гром мечей, и лошадиный храп, и вечная за эту землю битва.

Где он стоял? Вот здесь, где монастырь еще живет всей свежестью размаха, где малый камень с легкостью вместил великую тоску того монаха.

Что, мальчик мой, великий человек? Что сделал ты, чтобы воскреснуть болью в моем мозгу и чернотой меж век, все плачущей над маленьким тобою?

И в этой, богом замкнутой судьбе, в своей нижайшей муке превосходства, хотя б сверчок любимому, тебе, сверчок играл средь твоего сиротства?

Стой на горе! Не уходи туда, где-только-то! - через четыре года сомкнется над тобою навсегда пустая, совершенная свобода!

Стой на горе! Я по твоим следам найду тебя под солнцем, возле Мцхета.

Возьму себе всем зреньем, не отдам, и ты спасен уже, и вечно это.

Стой на горе! Но чем к тебе добрей чужой земли таинственная новость, тем яростней соблазн земли твоей, нужней ее сладчайшая суровость.

СТИХОТВОРЕНИЕ, НАПИСАННОЕ

ВО ВРЕМЯ БЕССОННИЦЫ

В ТБИЛИСИ