«Погиб, — сказали. — В пьяной драке не уберёгся от ножа.Его нашли у гаража, ну, там, где мусорные баки».Два бака. Я их помню. Да. Ещё — беседку в брызгах света,где мы играли в города, а повзрослев, совсем не в это.Кусты, скрывающие лаз в заборе. Запахи столовки.За тридцать лет хотя бы раз могла сойти на остановке.Так нет же. Пальцем по стеклу водила, злясь на жизнь иную,где старый хлебный на углу перелицован был в пивную.Но если б знать, что ты уже — от встреч случайных независим —в тот край, куда не пишут писем, успел отбыть на ПМЖ,чтоб, как тогда, — из темноты, многоочитой и хрипатой, —кричать мне с первого на пятый: «Я не люблю тебя! А ты?»«И седую Машу в грязном платочке в клетку…»
И седую Машу в грязном платочке в клетку,и её срамную дочку-алкоголичку,и жадюгу Пашу, склочную их соседку,подбери, Господь, в свою золотую бричку.Видишь, как плетутся, глядя себе под ноги,за кусты цепляясь и тормозя позорнона крутых подъёмах? Куры так на дорогезагребают пыль, надеясь нашарить зерна.Тут одно словцо — и дурость пойдёт на дурость,и степное эхо бодро подхватит: «Бей их!»…Отстаёт одна. Другая, как мышь, надулась.У неё сушняк. А третья костит обеих:«Не сыскать у вас и корки сухой на полке!Полведра картошки не накопать за лето!Вечно двери настежь. Каждый кобель в посёлкезнает, чем за водку платит давалка эта!»Посади их, Боже, в бричку свою, в повозку.Брось попонку в ноги, ибо одеты плохо.И, стерев заката яростную полоску,засвети над ними звёзды чертополоха.Подмигни им вслед пруда маслянистой ряской,прошурши сухими листьями наперстянки.Склей дремотой веки и убаюкай тряской,чтоб друг с другом слиплись, как леденцы в жестянке.И приснятся им за главной Твоей развилкой,за холмом, горящим, словно живой апокриф:тёте Маше — внук, Маринке — моряк с бутылкой,а сквалыге Паше — полный солений погребда ещё пампушки и сковородка с карпом.…Кто-то всхлипнет жалко, кто-то заплачет тонко.А куда везут их с этим бесценным скарбом —ни одна не спросит, — не отобрали б только.ДЕНЬ ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА