Сборник страшных рассказов. Voice

Конечно, это было враньё, мне просто хотелось Стаса как-то поддержать. А нравился мне Колян, и тот самую малость, с ним было интересно приключаться.

– Дура, – сказал Стас. Он, наверное, тоже понял, что я вру.

И лица у нас покрылись красными пятнами. Стаса так, в пятнах, и увели.

* * *

А когда его вернули, это был уже не Стас. До того, как дверь открылась, мы услышали клокочущее горловое клокотание, таким мелкие дети изображают заводящийся мотоцикл – вот тише, вот громче, вот уже за ручки взялся, сейчас поеду – и замолкают, потому что других похожих звуков издавать не умеют. Мычание Стаса было монотонным, в нем даже не было ни попытки что-то изобразить, сказать, ни злости, ни страдания. Оно скорее напоминало храп – человек здесь, шумит, а по факту он где-то еще. Стаса привалили к стенке у двери, и он осел там, как мешок.

Мы даже не попытались пробиться к двери, мы кинулись к Стасу. Он сидел, запрокинув голову, и мычал. Лицо его в свете зажигалок ничего не выражало, такое было простое, разглаженное. Из неподвижных глаз текли слезы – но только потому, что он не моргал, и глаза пересыхали. Из уголка открытого рта тянулась ниточка слюны. На мокром языке Стаса лежал сухой дохлый комар, и я осторожно вынула его травинкой.

Колян начал бесноваться. Он бегал от стены к стене, пинал дверь, с вертухи пытался высадить окна и матерился так, что батя уже за пару таких конструкций принялся бы его воспитывать.

Мы отползли от Стаса. Нам не хотелось быть рядом с ним, не знаю почему. Аньки привалились ко мне и ревели, дурочка ныла тихо, с простонародным «и-и-и» между всхлипами, а лицо Ани-большой всё было в какой-то отовсюду натекшей слизи, и мне приходилось вытирать его туалетной бумагой.

Бумага расползалась и оставалась серыми кусочками на мокрой распухшей коже, как будто Аня-большая неудачно побрилась и ювелирно заклеила порезики, как делал мой папа.

Дверь открылась.

– Не пойду-у-у! – взревела Аня-большая и выставила меня вперед.

Но длинные, скупые на движения руки потянулись к Коляну. Колян дрался и кусался.

– У меня очаги! Эпилепсия! Меня нельзя!

– Вы всё недоразвиты и малопригодны. Вас не звали, – терпеливо объясняли ему. Так бабушка объясняет, что в кладовку надо, иначе ты не подумаешь над своим поведением и ничего путного из тебя не вырастет.

– Так отпустите на-а-ас! – закричала я.

– Вы уже здесь. Материала мало. Времени мало.

– Маньяки, точно маньяки, – зашипела мне в ухо Анька-дурочка.

А Коляна унесли, прихватив под локти и за щиколотки. Он бился и ревел.

– Аня, – сказала я, хорошенько высморкав Аню-большую в гармошку серой бумаги. – Мы тут последние нормальные люди.

Аня удивлённо скосилась на рыдающую на полу Аньку-дурочку, но та нас как будто и не слышала.

– Следующую тебя уведут.

– Чего это меня? – взвилась Аня. – У меня объём маленький!

– Я недозрелая. Анька с дефектами.

– А про что это вообще – объём, дефекты? – втянув соплю и выдохнув, спросила Аня.

Это не Анька дурочка, а ты, мысленно прошипела я. Лифчик уже носит, а не догадалась.

– Про мозги. – Я постучала её пальцем по лбу. – Где ещё очаги эпилепсии бывают?

– Они мозги едят?! – По судорожным движениям Аниного горла стало ясно, что её тошнит.

– Не смей тут блевать, всю будку провоняешь!.. Аня, слушай.

Когда придут за тобой, не реви только и не блюй. А делай вот что…

Аня слушала и кивала. А у меня в желудке и в голове было так холодно, до боли холодно, как будто я съела одна целый брикет мороженого, в октябре, без шапки.

Потом я поползла к Стасу. Он всё сидел обмякший, с запрокинутой головой, и мычал. На всякий случай я потрогала его грязную горячую макушку. Крови не было. Если они и ели мозги, то, не знаю, палочками коктейльными через уши высасывали. Тут уже и меня замутило.

– Стас, слушай, – шепнула я, глядя в его пустые, с расширенными от огонька зажигалки зрачками глаза. – Ты мне правда нравился.

Зажигалка обожгла мне пальцы. Я отбросила её и полезла к Стасу в штаны. Это были такие особые дачные штаны на веревочке, с карманами везде. Зажмурившись и крюча ледяные пальцы, чтобы мельком не нащупать что-нибудь не то – раньше-то я видела мужские письки, на пляже, подумаешь, и у папы пьяного как-то выпало из семейников что-то круглое, мама, тоже поддатая, смеялась – не смотри туда, у отца родного яйцо выкатилось, давай переворачивай телеса папашины и под одеяло, видишь, сам не может. Но я никогда их не щупала, и особенно не хотела делать это сейчас.

Пыхтя и шаря у Стаса в штанах, морщась, когда касалась тёплого живота, я искала с внутренней стороны самосшитый кармашек для большого складного ножа. Стас хвастался, что это для самообороны, но я-то знала, что для грибов. Только мне он показывал, где его носит, когда узнал, что я тоже люблю ножи. Это такой особый вид доверия, когда показываешь кому-то свой потайной кармашек для ножа.

Вряд ли Стас успел воспользоваться ножом, его держали вшестером, крепко, по рукам и ногам. Только бы не выронил, пока несли.