Сборник страшных рассказов. Voice

Они всё были одинаковыми. Женщины пониже и потоньше, у мужчин плечи шире и обозначавшая щетину синева на щеках – и ни единого волоска ни под носом, ни на шее. Но они были совершенно одинаковыми. Ничего не выражающие, близко посаженные глаза у самой переносицы, намеки на брови – такие же номинальные, как намёки на щетину, бледная кожа, глянцево натянутая, чтобы не было ни единой морщинки, и узкие полосы ртов над скошенными подбородками.

Тогда я уже слышала про клонов. В новостях показывали милую овечку Долли, ничем не отличавшуюся от других овечек.

Я ещё думала, что для чистоты эксперимента надо бы клонировать каких-то менее похожих друг на друга животных.

Но эти были совсем не милые и не кудрявые. У них, кажется, вообще не было волос, но я не уверена – они носили одинаковые короткополые шляпы. Они как будто специально выглядели так, чтобы нам потом никто не поверил. Мужчины в поле, одетые в тёмное? Ах, и женщины с ними были? И всё в шляпах? Сектанты, что ли, эти, как их, мормоны, которых в кино показывают?

Нас повели через асфальтовый горб в сторону заброшенного совхоза. Я его не видела, да он и так зарос по самые крыши бузиной и бурьяном, что там разглядишь. Я помню только свои ноги в тупоносых сандалиях, как они вышагивали в пыли – раз-два, раз-два. Старые, рваные сандалии, кто же ездит на дачу в новых. Обычно, когда я портила очередную пару обуви – как на мальчишке всё горит, – говорили родители со смесью недовольства и скрытой гордости, – выносился вердикт: ну, теперь только на дачу. И я радовалась, что нам с удобными, разношенными сандалиями или кедами предстоит ещё как минимум несколько сезонов, пока подошва совсем не отвалится или я не утоплю обувку в обманчиво зелёном болоте.

Еще я думала о велосипедах, брошенных у асфальтового горба. Хорошие же велосипеды, у Стаса скорости переключаются. Украдут…

Нас заперли в какой-то сторожке. Вталкивая внутрь, быстро ощупывали голову и говорили:

– Почти дозрел, – это Стасу.

– Очаги эпилепсии. – Колян удивлённо обернулся и пропал в сырой темноте за порогом.

– Объём маленький, – я впервые слышала такое про объёмы Ани-большой.

– Не дозрел, – это про меня.

– Дефекты. Не подходит.

Дверь закрылась, Анька-дурочка заревела.

– Не бойся, – сказала я, – ты дефективная, не подходишь, они тебя отпустят.

– А вдруг убью-ют! – выла Анька. – В печь кинут! Дефективных в печах жгли!

Кто ж ей, дитю навеки восьмилетнему, догадался про такое рассказать или, того хуже, показать.

Стас пошатал дверь, только мелкие щепки отлетали, она оказалась закрыта чем-то с той стороны, засовом, наверное.

Расковыряли заколоченные досками окна, а за досками – мелкие решётки. Может, тут не сторожка раньше была, а птичник какой-нибудь. Индюшатник, подумала я и сразу чихнула – птичий запах в нос ударил. Вот кажется, что пахнет птица воздухом, пылью, кожицей своей тонкой, облаками, озоном предгрозовым, – а на деле пахнет она надхвостной железой. Там вещество такое выделяется, вроде жира, которым птица себя всю-всю старательно обмазывает, чтоб в дождь не намокнуть. Воздух, облака, озон – а на деле всё из жопы. Ну, почти. Я в справочнике читала.

В темноте время растягивается. Иногда кажется, что ты до скончания веков тут уже просидел, а прошло всего полчаса.

А иногда – что закрыли и сразу открыли, а уже вечер, всё по домам разошлись и гулять не с кем, а спать не хочется, потому что ты там на груде какого-то барахла уже, оказывается, прикорнул, просто не заметил. Наверное, этим особым свойством бессветового времени и пользовалась бабушка, когда сажала меня, мелкую, подумать в кладовку над своим поведением.

Ей мама потом запретила, потому что я думала в темноте совсем не над своим поведением, а про кошек маргаев, я читала о них в «Юном натуралисте», у них глаза как у печального обеспокоенного Бога из детской Библии, который обозрел сотворённое Им и понял, что дрянь какая-то получилась. ещё я думала про Вселенную, вот она бесконечно расширяется, а вдруг наскочит на что-нибудь, на камешек или на гвоздь, она сразу обратно схлопнется или будет сужаться медленно и мы ещё долго не будем знать, что вот-вот умрём?..

Сидеть в темноте и думать, что вот-вот умрёшь, очень страшно. Анька-дурочка уже забыла, что её сожгут в печи за дефективность, и теперь плакала, что нас поймали маньяки. Они нас изнасилуют, отрежут уши и будут отпиливать руки-ноги ещё живым, чтобы разбросать куски тела по разным лесам и помойкам. Анька-дурочка, кажется, слишком много смотрела с бабушкой телевизор.

Потом дверь открылась и забрали Стаса. Стас орал как взрослый, так пьяные мужики в лесу за посёлком орут, когда их бьют ногами. После темноты всё было в слёзном тумане, я успела заметить, как Колян прыгнул на мужика в шляпе и начал его колотить. Мужик сощёлкнул Коляна, как клопа. Ревели Аньки. Я ползала у всех под ногами и цеплялась за Стасовы кроссовки, как будто его можно было так удержать.

– Стас! – крикнула я, и всё нагнулись, пытаясь разобрать, кто так трубно орет там снизу. – Стас, ты мне нравишься!