Сборник страшных рассказов. Voice

Но не моими, вовсе не моими грибами всё тогда отравились.

Я травилась ими каждое лето, такова плата грибника-экспериментатора, который норовит вдобавок съесть что-нибудь сырьём, раз вкусно пахнет, и я знаю, что грибами травятся совсем не так.

Первой стала бабушка Коляна. Вечером, ловя последние прозрачные мазки августовского солнца, мы катались на кругу у леса, возле Коляновой дачи. Дальше дороги не было, и по высохшей, замкнувшейся в себе колее можно было кружить вечно, не глядя подворачивая руль.

Бабушка Коляна вышла из-за калитки с парусиновой сумкой, в кружевной шляпке. Так она обычно выходила «в свет», то есть в пансионат для каких-то заслуженных работников, куда она пару раз в неделю ездила на маршрутке «общаться». Но ворота пансионата закрывались в семь, да и пошла бабушка не к шоссе, а в другую сторону, к сумрачному лесу, откуда налетали злые вечерние комары.

– Ба?.. – неопределённо окликнул её Колян, которого пора уже было кормить ужином.

– Я ненадолго, – махнула рукой бабушка. Солнце било нам в глаза, и лица её видно не было, смутное пятно в кружевном нимбе шляпы. – В соседний посёлок.

Мы покатались ещё немного, потом Колян проехал мимо меня и, налегая на педали, буркнул:

– Батя говорит, у неё уже маразм.

– Деменция, – поправила я. Я любила читать словари и справочники, которые родители свозили на дачу на растопку. Ну то есть потому, что в шкафах уже места нет, но на самом деле – на растопку.

– А у Коляна тоже деменция будет? – заволновалась Аня-большая. – А у нас?

– У всех будет, – хмуро бросил Стас и налёг на свой спортивный, многоскоростной велосипед. – Когда состаримся.

– А я не состарюсь! – хохотала Анька-дурочка. – Я сразу умру и фигушки!

Колянова бабушка не вернулась ни вечером, ни к утру. Родители немного побеспокоились, а потом решили, что ничего страшного, заночевала у знакомых в соседнем посёлке и скоро вернётся.

– Мам, – сказала Аня-большая. – Тут же нет соседнего посёлка.

– Иди свёклу выкопай, – отмахнулась мама. – А то перезреет и невкусная будет.

Днём мы пошли за грибами. С утра за ними ходили только взрослые, по росе и по холодку, а мы снисходительно посмеивались – разбегутся грибы, что ли, к обеду или попрячутся?

Никто, конечно, не прятался. Мы набрали скользких маслят, лиственничных, которые торчали в траве оранжевыми фонариками, пахучих белых и подберёзовиков, которые торчали на кочках целыми тонконогими пучками. Сыроежки собирала только Анька-дурочка, ей, кажется, просто нравилось, что они разноцветные. Мы считали сыроежки сорным грибом – жёсткие, мяса мало, а ещё бывают среди них горькие, попадётся – испортит всё жаркое.

– Смотрите, – сказал Стас, указывая палочкой на округлый, бархатисто-зелёный гриб, прилепившийся на краю канавки.

Он был похож цветом на моховик, а формой на белый, увесистый такой, с толстой ножкой. Мы таких тут раньше не видели.

Обрадовались было, а потом отломили шляпку и охнули – губка у гриба была ярко-красная, усеянная глянцевитыми капельками, точно кровь подтекала.

– Сатанинский, – шепнул Колян.

Я начала было говорить, что сатанинские грибы – это сказки, и вообще они растут только на юге, а у нас нет, и не ядовитые вовсе, это бабушки придумали, чтобы нас пугать: найдёшь, мол, вроде бы большой белый гриб, а он на срезе покраснеет, и губка красная, а принюхаешься – серой пахнет. Зря я помянула бабушек, мы сразу вспомнили, что Колянова-то бабушка так и не вернулась, и притихли. Стас сполз в канавку, где рос мифический сатанинский гриб, приложил руку рядом с ямкой, из которой мы его выдернули, и неуверенно сказал:

– Земля гудит.

Мы тоже спустились, по очереди опустили ладони на мягкие полусгнившие иголки.

– Мне не гудит, – сказал Колян.

А мне гудело. Будто где-то там, глубоко под корнями, под пружинистым древесным опадом ехал поезд метро.

– Надо руки помыть, – сказала Аня-большая, так и не признавшаяся, гудит или нет. – Сатанинский всё-таки.

Вечером ушло ещё трое взрослых. Коляновы батя с мамой – искать загулявшую бабушку – и старичок с соседней улицы.

– Вы куда? – спросила мама старичка, встретившись с ним у залитого солнцем велосипедного круга.

– Да в соседний посёлок.

Все посмеялись, обсудили урожай помидоров и ушли. Над крышами поднимался дым – уже стало холодать к ночи, – пахло жареным луком и грибами.

Я не любила говорить с бабушкой. Она всему посёлку нажаловалась, что я бандитка и по мне детская комната милиции плачет: поставила внучечка у дальнего забора старую дверь, клеит на неё газеты с крупными портретами всяких кандидатов в депутаты и кидает в них ножи, целясь в нос, но попадая вечно в галстуки. Плевать мне на этих дядек было. Бабушка вон розы свои бестолковые царапучие любила. А я ножи. И грибные, и кухонные, и всякие. Если меня ещё раз в метро за задницу схватят, я сразу нож швырну в прыщавое небритое горло.

Хобби я себе такое придумала. Стас на стрельбищах был, а я ножи кидать училась, что такого? Никто не видит, у дальнего забора же. Красиво и опасно. Мне немножечко хотелось быть опасной, чтобы никто не трогал.