Сборник забытой фантастики №1

Фитц-Джеймс О’Брайен АЛМАЗНАЯ ЛИНЗА (перевод Балонов Д. Г.)

I

С самого раннего периода моей жизни все мои наклонности были направлены на микроскопические исследования. Когда мне было не более десяти лет, дальний родственник нашей семьи, надеясь удивить мою неискушенность, сконструировал для меня простой микроскоп, просверлив в медном диске маленькое отверстие, в котором капиллярное притяжение удерживало каплю чистой воды. Это очень примитивное устройство, увеличивающее примерно в пятьдесят раз диаметр капли, передавало, правда, только нечеткое и смазанное изображение, но все же вполне достаточно чудесное, чтобы довести мое воображение до сверхъестественного состояния волнения.

Видя, что я так заинтересовался этим грубым инструментом, мой двоюродный брат объяснил мне все, что он знал о принципах работы микроскопа, рассказал мне о нескольких открытиях, которые были совершены с его помощью, и закончил, пообещав прислать мне хорошо сконструированный микроскоп сразу по возвращении в город. Я считал дни, часы, минуты, которые прошли между этим обещанием и его уходом.

Тем временем я не сидел сложа руки. Я жадно хватался за каждое прозрачное вещество, которое имело хоть малейшее сходство с линзой, и использовал его в тщетных попытках реализовать этот инструмент, теорию конструкции которого я пока лишь смутно понимал. Все стеклянные панели, содержащие эти сплющенные сфероидальные поверхности, из фонариков известных как «бычий-глаз», были безжалостно уничтожены в надежде получить линзы удивительной мощности. Я даже зашел так далеко, что извлек хрусталик из глаз рыб и животные, и попытался внедрить его в микроскопическую службу. Я признаю себя виновным в том, что украл стекла от очков моей тети Агаты, со смутной идеей превратить их в линзы с чудесными увеличительными свойствами — едва ли нужно говорить, что эта попытка полностью провалилась.

Наконец-то появился обещанный инструмент. Он принадлежал к разряду, известеному как простой микроскоп Филда, и стоил, наверное, около пятнадцати долларов. Что касается образовательных целей, то лучшего аппарата нельзя было бы выбрать. К ней прилагался небольшой трактат о микроскопе — его истории, использовании и открытиях. И тогда для меня началась «Тысяча и одна ночь». Казалось, что тусклая завеса обычного существования, которая висела над миром, внезапно откатилась и обнажила землю. Я чувствовал к своим друзьям то же, что провидец мог бы чувствовать к обычным массам людей. Я беседовал с природой на языке, который они не могли понять. Я ежедневно общался с живыми чудесами, такими, каких они не могли себе представить в своих самых смелых видениях, я проникал за пределы внешнего портала вещей и бродил по святилищам. Там, где они видели только каплю дождя, медленно стекающую по оконному стеклу, я видел вселенную существ, одушевленных всеми страстями обычными для физической жизни и сотрясающая их крошечную сферу борьбу, такую же жестокую и продолжительную, как и у людей. В обычных пятнах плесени, которые моя мать, будучи хорошей хозяйкой, яростно выскребывала из своих горшочков с вареньем, для меня под названием плесень обитали заколдованные сады, заполненные лощинами и аллеями с самой густой листвой и самой удивительной зеленью, в то время как на фантастических ветвях в этих микроскопических лесах висели странные плоды, сверкающие зеленью, серебром и золотом.

В то время мой разум заполняла не жажда науки. Это было чистое наслаждение поэта, которому открылся мир чудес. Я никому не рассказывал о своих радостях в уединеннии. Оставшись наедине со своим микроскопом, я день за днем и ночь за ночью портил зрение, изучая чудеса, которые он открывал передо мной. Я был подобен тому, кто, обнаружив древний Эдем, все еще существующий во всей его первобытной красе, решил наслаждаться им в одиночестве и никогда не выдавать смертным тайну его местонахождения. Жизнь моя перевернулась в этот момент. Я решил стать микроскопистом.

Конечно, как и каждый новичок, я воображал себя первооткрывателем. В то время я не знал о тысячах острых умов, занимающихся тем же, чем и я, и с преимуществом инструментов, в тысячу раз более мощных, чем у меня. Имена Левенгука, Уильямсона, Спенсера, Эренберга, Шульца, Дюжардена, Шакта и Шлейдена были мне тогда совершенно неизвестны, а если и были известны, то я не знал об их терпеливых и замечательных исследованиях. В каждом новом образце криптогамии, который я помещал под свой инструмент, я верил, что открываю чудеса, о которых мир еще не знал. Я хорошо помню трепет восторга и восхищения, охвативший меня, когда я впервые обнаружил обыкновенную колесную коловратку (Rotifera vulgaris), которая расширяла и сжимала свои гибкие спицы и, казалось, вращалась в воде. Увы! когда я стал старше и прочел несколько работ, посвященных моему любимому исследованию, я обнаружил, что стою лишь на пороге науки, для исследования которой некоторые из величайших людей того времени полностью посвящали свои жизни и интеллект.