Сброшенный корсет

Я побледнела. Без корсета? Да затянутая талия — единственное привлекательное место в этом ужасном коричневом платье. И отказаться от этого? Чтобы он увидел, какая я еще плоская на самом деле? Только через мой труп. Я никогда не покажусь без корсета ни перед генералом, ни перед Габором, это я твердо решила.

Зольтан фон Бороши с сомнением посмотрел на сына. Заботливо расправил складки моего платья и каким-то трогательным движением откинул назад мои длинные локоны, которые, свободно рассыпавшись по плечам, доставали талии.

— Оставь ее в покое, — пробормотал он, — ты что, не видишь, она этого не хочет?

— Но, папа́, сударыня, гораздо полезней…

— Полезней? Ну, об этом незачем и говорить. Разве польза интересует хоть одну женщину? Женщина хочет быть красивой, даже если это грозит ей гибелью. Коли того потребует мода, она гвозди себе в колени вобьет. Без корсета! Как ты только мог сделать такое нелепое предложение! Габор, ты и понятия не имеешь о том, что такое прекрасный пол, и незачем рот открывать.

Габор молчал, а я напряженно смотрела в землю.

Меня раскусили! Уж лучше это, чем снять корсет. Ада снова пришла в движение. Я молча вцепилась в седло, поклявшись, что этого больше со мной никогда не случится. Вверх-вниз! Вверх-вниз! Господь создал лошадиную спину вовсе не для того, чтобы на ней сидели. Эти вечные толчки. Я уже наверняка вся была в синяках. Кроме того, седло впивалось…

Генерал напряженно наблюдал за мною. Потом горделиво направился к своему сыну, сказал ему что-то по-венгерски, что, я не поняла. После чего вернулся ко мне.

— Что это за страдальческий вид? — закричал он внезапно изменившимся тоном. Он звучал почти враждебно. — Если кто-то и вправе чувствовать себя оскорбленным, то это моя лошадка. Дамское седло такое тяжелое, вес распределяется неравномерно, что обременяет животное. И тем не менее она браво шагает, моя Ада, и не артачится, чертовка эдакая. Габор, ты что, заснул? Живее! Живее! В темпе. Больше перца!

Ада ускорила шаг, а я отчаянно удерживала равновесие. Вверх-вниз! Вверх-вниз! А если я упаду? Во мне поднимался жгучий страх.

— Не зажиматься! — рявкнул Зольтан фон Бороши в казарменном тоне. — Свободнее! Что скрючилась?! Свободно и раскованно. Врасти в лошадь!

А как это «врасти в лошадь»? Я никогда еще не оказывалась в таком затруднительном положении.

— Она что? Не слышит? — заорал генерал так, что крик его прокатился по всему залу. — Она должна срастись с Адой. Черт побери! Врасти в лошадь. Конь и всадник — одна плоть, одна кровь. И в сотый раз, не зажимать ягодицы! Зад открыт!

Я побледнела, как полотно. У приличной женщины не бывает… не бывает… разве это не известно?

— Не зажимать ягодицы! — бушевал Зольтан фон Бороши. — От-кры-то! Сво-бод-но! Ритм! Парить! Она что, глухая? Что это с ней? Мимоза! Ее шокирует мой жаргон? Пусть привыкает! И сразу! Мы, венгры, называем вещи своими именами. Она сидит на своей заднице, а скакать надо с открытой жопой!

От ужаса я чуть не задохнулась. Вот и случилось! Еще никогда за всю мою жизнь ни одно существо мужского рода не произносило в моем присутствии подобных слов. Я выросла в мире, в котором стыдливо скрывают под скатертью ножки стола, а ножки рояля прячут под тяжелым покрывалом. И вдруг такое! При Габоре. Мои глаза горели как пламя. Манеж расплывался.

— Что, черт побери… — гремел Его Превосходительство. — Что? Слезы? Ну, нет. Так дело не пойдет. Кто хочет стать наездником, тот не плачет. Осанка, фройляйн! Сидеть прямо! Проглотить метлу. Плечи назад. Рот закрыт. Что такое опять? Не оттопыривать локти. Она что? Ветряное колесо? Локти должны быть плотно прижаты к туловищу. Завтра принести с собой две книжки. Зачем, объясню потом. Стоп! Почему она так раскачивается? Торс должен быть в покое. Ужасно, это раскачивание! Она что, дергунчик? И пусть запомнит — чтобы я не видел больше физиономии обиженного мопса! Эдак всю охоту отбить можно. Быстрее, Габор! Больше перца! Темп. Темп… Заснуть можно.

Я сидела в седле с пылающими щеками. Украдкой взглянула на Габора. Он едва заметно покачал головой. Его прекрасные глаза выражали сочувствие. Он страдал вместе со мною.

И тотчас силы вернулись ко мне. Я выпрямилась, как свеча, — метлу проглотила — сдержала слезы в ожидании счастливого момента, когда он удалится, генерал. Как-никак, а учителем моим был Габор. Это было его пари. Но ожидания мои были напрасны.

Зольтан фон Бороши, словно скала, стоял возле своего сына, и лютое выражение не сходило с его лица. Он ни на секунду не оставлял нас одних. На меня обрушивалась едкая критика, и в конце концов я перестала соображать, на чем надо сосредоточиться. К этому времени у меня болело все: спина, плечи, желудок, голова, а больше всего саднили непроизносимые части тела. Кто бы мог подумать, что верховая езда так ужасна? Еще никогда в жизни я не чувствовала себя так скверно. Хотелось одного: слезть с лошади и, сняв корсет, рухнуть в мягкую постель — но об этом не было и речи. Еще один круг. Еще!