Но не прошло и двух минут, как в магазине раздался грохот, крик, Доржо встревожился и быстро зашел вовнутрь. Увиденное его рассмешило до слез. Наташа, красная, растрепанная, тащила за шкирку довольно крупного для нее мужика, при этом она успевала свободной рукой колотить его по голове и давала довольно увесистые пинки в зад коленом. Но и это еще не все. Из уст Наташи лились отнюдь не поэтические строки. Он даже и не предполагал, что Наташа знает такие слова, что у нее такой богатый лексикон нецензурных слов. Согнувшись в три погибели от смеха, он тем не менее попытался прийти ей на помощь, но она так грозно взглянула на него, мол, отстань, без тебя обойдусь, что Доржо поспешно отошел. А Наташа тем временем вытолкала взашей мужика из помещения и с такой силой толкнула его в спину, что тот кубарем скатился с крыльца. Проходя мимо Доржо, взбешенная Наталья, продолжая сыпать матом, зашла в магазин. Доржо поспешил на помощь бедолаге, опасаясь, как бы тот тоже не прибег к решительным действиям, может, камень схватить кинуть или еще что придумает, но, к своему удивлению, он увидел, что тот тоже покатывается от смеха, сидя на земле.
– Ай, горячая девка, ай горячая, – приговаривал тот, – кому такая бой-баба достанется, не завидую. А какая сильная, как щенка меня вышвырнула, – впоследствии, немного успокоившись, смог сказать мужчина.
– Сама такая маленькая, а силищи-то в ней, – сказал он напоследок.
Он попросил сигарет, но сигарет не было, поэтому он сказал:
– Ну, на нет и суда нет. Пойду в другой магазин, попробую надыбать шкалик, – с этими словами он повернулся и пошел прочь, все продолжая покачивать головой.
Доржо не сразу вошел в магазин, выждал некоторое время, затем решился. Войдя, он увидел, что Наташа сидит за прилавком и щелкает семечки.
– Ну что, дорогая, успокоилась? – осторожно спросил Доржо, думая, как бы самому не прилетело.
– Проходи, не бойся, – озорно улыбнулась Наташа, – что, испугался? Портки мокрые?
– Да нет, не испугался, но удивился. Ловко ты его. Я хотел тебя спасти, защитить, а надо было того беднягу спасать, как ты его отколошматила.
И тут его опять прорвало на смех, вместе с ним расхохоталась и Наташа. Под их общий хохот вдруг вновь открылась дверь, и оба опять увидели физиономию пьянчуги.
– Опять? Мало получил? – сразу взвилась Наташа, и Доржо опять подивился ее горячему темпераменту. Воистину дочь гор, вспыльчивая, горячая, нелегко с нею будет.
– Ты, сеструха, успокойся, я, это, извиниться зашел и сказать, ты молодец, – и он показал большой палец руки и добавил, – и друг у тебя во.
И тут же скрылся. Молодые люди посмотрели друг на друга и опять расхохотались.
Позже, когда они сели обедать в подсобке магазина, Наташа рассказывала:
– С ними по-другому нельзя, на шею сядут. Поначалу-то знаешь, как меня обижали пьяные мужики, требуя водки в долг. А я давала, потом самой же и приходилось платить. А я с детства мечтала стать продавцом, все в магазин играла, за домом навес был, так я там оборудовала магазин, и целыми днями с девчонками играли. Правда, у меня в магазине все чинно было, спокойно, водкой не торговала, – хохотнула Наташа и продолжила, – а на самом деле… Если б ты знал, какая это каторжная работа, все на себе таскаешь, эти ящики, коробки, потом спина болит, руки-ноги отваливаются. Я начала работать не здесь, в другом районе, где мы жили, мне еще и двадцати не было. Сразу после техникума вернулась к маме. Она меня отговаривала поступать в кооперативный, говорила, что это не престижно, предупреждала, что будет тяжело, а я уперлась и ни в какую, только продавцом и все. Я-то как себе представляла, стою, нарядная, красивая, народ приходит уважительный, всем я улыбаюсь, люди радуются покупке, благодарят, – Наташа немного помолчала.
– Улыбаться-то я улыбаюсь, но не все благодарят, эти пьянчуги вообще всю кровь выпьют, и еще бабки-дедки. То хлеб им не нравится, или плохо пропеченный, то наоборот, горелый, я раньше десятками булки перебирала, пока они не выберут нужный им. И что интересно, они выбирали самый плохой. Или им это не нравится, то другое не нравится, словом, караул. Жила здесь бабка, в прошлом году умерла, бабы Груня, но все называли ее баба Нюня, потому что всем была недовольна. Жила она одна, дома, видать, скучала, и целыми днями ходила по поселку, заходила в каждый магазин, ничего, фактически, не покупала, но зато часами стояла и играла на нервах. Или в поликлинику зайдет, или в сберкассу, всем мозг выносила. Как-то пришла она сюда, а дело было летом, жара. Я сразу предложила ей стул. Мол, сядьте, отдохните, а она мне, ничего, постою, не совсем дряхлая еще. Если лет пять назад, я б возможно, растерялась, а тут думаю, не хочешь, не надо и вежливо так спрашиваю:
– Что будете брать?
А она уставилась на меня и смотрит, смотрит, и ни слова не говорит.
– Бабушка, вам плохо?