Счастье 17.06.2009

Молодой, но довольно известный петербургский психиатр из выкрестов, Павел Эмильевич Розенталь, включенный в состав комиссии, после беседы с Авдотьей нашел ее полностью вменяемой, утверждал, что ни о каком кликушестве и речи быть не может, и особо отмечал разумность ее рассуждений. Он также отмечал зависимость видений Авдотьи от Апокалипсиса, который, видно, произвел на нее неизгладимое впечатление в детстве, и множество других интересных подробностей ее рассказов. Так, например, Авдотья очень точно описывала Дворцовую площадь в Петербурге, которую никогда не видела, очень много говорила о Черном ангеле и черных богах-демонах вокруг него, но почему-то все время говорила о Зеленом пышном дворце, хотя всем было известно, что Зимний дворец был красный. Зимний дворец Авдотья называла «опустевшими чертогами», описывала опустевшие и разграбленные церкви вокруг площади, т. е. церкви в зданиях Зимнего дворца и Генерального штаба, как догадался Павел Эмильевич, которые целое столетье «будут пусты и без крестов», но над которыми ко времени явления Богоматери, «снова вознесутся кресты, прикрывая запустение». Она говорила о золотом куполе главного собора страны вдали, поруганного и заброшенного, довольно точно описывая Исаакий. Комиссии Авдотья также сообщила о том, что «не будет вскорости ни Синода, ни Сената», но как вскорости — не уточнила. Еще Авдотья много говорила о белокурых волосах Богоматери, о том, что она «молодая и вечная» — не очень-то чтобы понятное определение, — и о ее голосе, «заполняющем площадь, ввысь несущемся, стекла в покинутом чертоге сотрясающем и проникающем в душу». Говорила о том, что Богоматерь будет «живая, во плоти и крови, как мы с вами, ибо женщина она, хотя и чиста душою и телом, женщина прекрасная собой, с сильными руками».

Павла Эмильевича Авдотья поразила, он подробно записал беседы с ней, особо отмечая ее «простую, но приятную русскую внешность» и хорошую, правильную речь. Еще Павел Эмильевич, человек начитанный, подчеркнул, что, к своему удивлению, увидел в ее рассуждениях какие-то странные отзвуки гуситства, перемешанные с францисканским пантеизмом. Он также отмечал, что Авдотья Матвеева не только пророчествовала, но и давала руководство к действию, говоря, что надо ждать пришествия Марии, молиться, трудиться, не пить, не курить и ни во что не вмешиваться, «ибо зло людское торжество справлять будет, и не причастным быть ему подобает».

Именно эти слова и производили наибольшее впечатление на сибирских селян, вообще склонных чувствовать себя отдельно от России и от правительства. Так как именно в это время столыпинская реформа снабдила Сибирь множеством новых поселенцев, в их среде слова Авдотьи упали на благодатную почву, оформившись в своеобразную идеологию отстраненности и невмешательства, несколько схожую с движением раскола. Ум поселенцев, упорный и пассивный, как и сибирская природа, оказался очень восприимчив к подобным призывам к спасению, так что само собой организовалось целое движение, получившее в Петербурге название «невмешательства». Сами же сторонники Авдотьи Матвеевой называли себя «ожидатели августа».

Все это автору стало известно из записок Павла Эмильевича, предоставленных ему для ознакомления и только, госпожой Сарой Цвили, внучкой П. Э. Розенталя, очень пожилой дамой, проживающей в городе Ашоде в Израиле. Сам Павел Эмильевич после семнадцатого года, бросив в Петрограде все, кроме двух взятых с собой чемоданов с записями и кой-каким золотом, перебрался в Финляндию, откуда в начале двадцатых добрался до Иерусалима, где работал врачом, дожив до шестидесятых годов прошлого века. Внучка его по-русски уже не говорит и не понимает, но к записям деда, содержащимся в двух старых толстых коленкоровых тетрадях, относится благоговейно, бережет их как зеницу ока и из рук не выпускает. Кроме записей об Авдотье Матвеевой, представляющих своего рода дневник осени 1913-го, тетради содержат разрозненные, очень откровенные записи личного характера и различные заметки о медицинских случаях.

В отличие от Павла Эмильевича, сильно заинтересовавшегося паводской пророчицей, комиссия Синода приложила все усилия, чтобы дело замять. Предложение поместить Авдотью в какой-нибудь удаленный монастырь под церковный надзор было справедливо отвергнуто, так как ореол пострадавшей от официальной церкви мученицы мог не ослабить, а только усилить влияние Авдотьи, и, вполне возможно, что подобные жестокие меры вызвали бы в головах упорных и молчаливых «ожидателей августа» реакцию непредсказуемую. К тому же была осень 1913 года. Комиссия вернулась с отчетом, но без каких-либо конкретных обвинений и заключений, бумаги застряли на столах чиновников, понимающих наличие проблем, но бессильных эти проблемы не то что решить, но даже и сформулировать. Решений никаких не было принято, дело зависло, а Авдотья Матвеева продолжала тихо проповедовать в своем Паводье.