Счастье

На следующее утро она вынесла спящих мальчишек из душного вагона, прошла сквозь неработающие металлоискатели и оказалась на привокзальной площади своего родного города. Смотреть по сторонам не хотелось, она знала тут все наизусть, с закрытыми глазами. Но взгляд сам уперся в бодрую вывеску: «Закусочная „Парижанка“. Детские праздники, поминальные обеды. Круглосуточно».

«Добро пожаловать в реальность, – сказала она себе. – Сказка закончилась».

Глава четырнадцатая Родина

Всклокоченный, постаревший Алеша открыл дверь, отступил в глубину коридора и пробормотал:

– Господи, что я наделал…

Санька молча сгрузила ему на руки спящих Петьку с Пашкой и прошла в комнату.

Разлука пронзила ее насквозь, как острый меч, который проворачивался, стоило ей что-нибудь вспомнить. То есть постоянно. Санька думала, что хуже уже не будет. Она ошибалась.

Когда она увидела свою младшую – своего первого, самого выстраданного ребенка, – забившуюся в угол тахты, исхудавшую, каменную, почти потустороннюю, второй меч поднялся и медленно, с хрустом, вошел в ее сердце. Будто там было место для еще одной раны.

Пошатываясь, Санька приблизилась. Села рядом, прижала к себе безвольную темноволосую голову. Вся ее взрослая жизнь: дети, работы, романы, даже вчерашняя ночь на берегу моря – все на секунду исчезло, и она опрокинулась в собственное ненавистное, нескончаемое детство, где не было ничего, кроме этой слабой родной девочки, притиснутой к груди, и жажды во что бы то ни стало отвоевать ее у небытия.

– Санька… Ты тут…

– Да. И мы будем жить. Слышишь?

– Санька… Ты все можешь… Останови их, сделай что-нибудь…

– Конечно, конечно. Вот сейчас ты уснешь – и пойду разбираться.

– Я не могу…

– Давай-давай. А проснешься, будешь пить бульон. Твоему Алеше можно это доверить?

Санька уложила ее, подоткнула плед и прилегла рядом, гладя по спине, согревая.

– Расскажи что-нибудь… – прошептала младшая, совсем как в детстве.

Санька вздохнула, закрыла глаза. И, вздрогнув, тут же открыла: внутри был только он.

– Я лучше колыбельную… – И по привычке начала: – Под небом голубым…

Меч провернулся, горло перехватило. Белый мим, играющий на флейте, вырос перед ней как живой.

«Я все детство засыпал под эту песню».

И шум темнеющего моря, и его руки, не дающие ей обернуться…

Слезы текли на подушку с давно не стиранной наволочкой. Меч крутился, как веретено. А Санька все-таки пела.

Она была старшей. Была матерью. Она не могла отступить.

Допев до конца, она осторожно поднялась и выскользнула на кухню. Младшая спала.

– Впервые за неделю! – выдохнул Алеша. – Санька, ты бог. Я на тебя молиться буду.

– А пожрать у вас есть? Сейчас мальчишки проснутся…

– …и знаешь, что больнее всего, – говорил Алеша, рассеянно глядя, как Санька хозяйничает на кухне, – вопиющая несправедливость бытия. У нас только-только стало что-то получаться, тонюсенький слой жизни нарос над пропастью, какое-то крошечное, слабенькое «могу»… Я имею в виду эту историю с Катей и детским домом. Ты не в курсе, потом расскажу, сейчас сил нет… И вот, не дав не то что окрепнуть, хотя бы проклюнуться, жизнь опять размахивается – и нате! – раскатывает все железным катком, чтобы ничего, совсем ничего не осталось. Не раньше, не позже, именно в тот момент, когда…

Санька уронила пустую кастрюлю и проговорила сквозь зубы:

– Да уж, не раньше и не позже! Будто кто-то караулил, чтоб на взлете поймать… Слушай! – Она молниеносно подсела к нему, схватила за руку и прошептала, округляя глаза: – Может, это какое-нибудь родовое проклятие?

– Ох, Санька, ну ты даешь! – Он даже улыбнулся, тоже впервые за неделю.

– Погоди-ка, что у тебя там? Кольцо? Вы что ли… Да?!! Без меня?! И он еще жалуется на несправедливость бытия?! А это – справедливо? Когда все плохо – Санька, спаси! А когда…

– Тс-с! Разбудишь! А как было тебя позвать? Твои открытки приходили без обратного адреса, и на штемпелях всегда разные города…

– А почему она без кольца?

– Оно теперь с пальца спадает…

Санька яростно принялась резать картошку.

– Ну, платье-то хоть красивое было? – спустя минуту процедила она, свирепо смахивая с глаз отросшую огненную челку.

– Санька, не злись. Нашла время. Мы просто расписались, и все. Надо было срочно. Для усыновления… Знаешь, – он подошел и неуклюже, как медведь, обнял ее за плечи, – я тебе обещаю, когда все будет позади, мы устроим сразу две свадьбы. Вы обе – в белых платьях. А мы оба – в клоунских колпаках.

Санька закрыла лицо руками и разрыдалась:

– У него нет колпака. Он – ангел. У него – крылья.

– Это будет мой свадебный подарок, – шепнул Алеша.

Она подняла глаза – и рассмеялась сквозь слезы, увидев круглый красный нос на его серьезной бородатой физиономии.

– Снова будем жить в палатке? – без энтузиазма поинтересовался Пашка, попинывая оранжевый тент, увешанный самодельными воззваниями.

– Та мне, вообще-то, больше нравилась, – скривился Петька. – Здесь холодно и моря нет!

– И где Скворец? Почему мы его не дождались? Какого черта!

– Я уже не могу отвечать на этот вопрос! – взвыла Санька. – Говорю же вам, он приедет!

– Когда?

– Скоро!

– Завтра?