Счастье

Поднебеско был, как сразу выяснилось, не единожды ранен и контужен. Он и сейчас еще не совсем оправился. А она — со своими тоненькими, как паутина, белокурыми, трепещущими на свету волосами, охватывающими голову подобно венку из золотистого ковыля, с темносиними, ультрамариновыми глазами счастливой девушки — страдальчески морщилась от приступов запущенного полиневрита и все время нервно курила.

Руки ее были неестественно худы, и — смеялась ли она или внимательно слушала — с лица ее не исчезало выражение усталости.

Но оба они производили впечатление не только стойких, но и талантливых людей, и, как в каждом истинном таланте, в их облике чувствовались черты, еще до них не существовавшие.

— Когда демобилизовались? — спросил Воропаев.

— В долгосрочном пока.

— Приехали подлечиться?

— Если удастся.

Она грустно добавила:

— Пока не удается.

Он успокоительно положил руки на ее худые колени.

— Обносились и распродались мы подчистую. Одна теперь у нас надежда на целебный воздух. Солнце, воздух и вода — наша лучшая еда. А то бы — ого-о! А?

Она тряхнула золотым ковылем волос.

— Ничего! Вывернемся.

— Специальность?

Они рассмеялись переглянувшись.

— Какая там специальность! Мы же прямо из школы — на фронт. Я — сапер. Она — медсестра. Сейчас думаем о заочном, да нет ни гроша.

— Почему не демобилизуетесь, если уверены, что не годны к службе?

— А паек да разный там шундер-мундер!..

— А если завтра представится неплохая работа?

— Завтра и демобилизуюсь.

— Ну, тогда садитесь, пишите краткую биографию. И вы тоже, — кивнул он Наташе. — Бумаги нет? Что мне с вами делать! Придете в правление колхоза, там напишете... Не в чем?

Махнув рукой, он встал.

«И шляпа же этот Корытов! Так не знать людей, как он не знает, может только покойник».

— Кто-нибудь еще тут есть вроде вас?

— Есть человек пять.

— Пусть разыщут меня. Зовусь Воропаевым. А от меня ждите сегодня гонца.

От Поднебеско — опять к Огарновым, собственно к ней, все еще простоволосой, неприбранной.

— Лишней юбки у вас не найдется на время?

Она прищурилась рассмеявшись.

— Лучше викторовы галифе возьмите, а то с непривычки продует! Чего это вам вздумалось? Маскарад, что ли?

Он быстро объяснил ей, что юбка нужна не ему самому. Она не сразу поверила:

— Вертуны какие-нибудь, а вы им барахло будете раздавать.

Не без труда согласилась она пойти, чтобы самой взглянуть на людей, и, вытаскивая из корзины юбку и блузку и раскидывая все перед собой, то и дело иронически спрашивала, облизывая губы кончиком языка:

— Подойдет, нет? Не прикинули ее размер?

А выходя, обернулась, сказала недовольно:

— Я еще погляжу, какая она. Если не по мне, так и вовсе не приведу.

И точно — в тот вечер не привела.

История семьи Поднебеско проста, как рабкоровская заметка. Жили где-то под Белой Церковью, учились в школе, эвакуировались, оставив стариков дома. Он сразу же ушел в армию, она следом за ним — на курсы сестер. Воевали порознь, подолгу ничего не зная друг о друге.

Потом оказалось, что нет стариков в Белой Церкви, нет отчего дома, нет и вещей, оставленных каким-то хорошим знакомым, уехавшим в Кустанай, — то ли знакомые еще не вернулись, то ли вернулись настолько давно, что уже не помнят о чужих вещах.

Потом оказалось, что они оба изранены и больны, что им нужен юг, и они, беззаботные, как все военные люди, двинулись на юг. И тут — когда быстро было продано все вплоть до трофейной зажигалки, и Юрий бросил даже курить, и ели они один раз в день — их еще обокрали, а Наташа почувствовала себя беременной. Никогда Юрию Поднебеско не было так страшно, как в тот час, когда он узнал об этом. Денег нехватало даже на телеграмму, если бы было кому послать.

И — бывают же чудеса — подковылял Воропаев, и через четверть часа, они, едва веря себе, поняли, что все будет отлично.

Утром, взявшись за руки, Юрий и Наталья Поднебеско стояли перед столом правления. Она была в огарновской юбке, он — в огарновских парадных галифе и его же домашних тапочках, с тростью из ржавого штыка, надставленного кизиловой палкой.

Наталья вызывалась на самую тяжелую работу, думая, что если она попросит легкую, от нее откажутся. А он вообще ничего не просил. Он стоял, припав на укороченную ногу, и, страдальчески улыбаясь, говорил, будто оправдывался:

— Я же знаю, что меня трудно использовать... Бросьте... Вы только Наташеньке помогите... Она в таком положении, понимаете...

Этого не выдержала даже подозрительная и жестокая Огарнова. Всхлипнув, она ударила кулаком по столу, и это прозвучало как резолюция.

Юрия поставили ночным сторожем к складу, а Наталью определили в огородную бригаду к Паусову, у которой сейчас только и дела было, что заготовлять семена, ремонтировать парники да свозить к ним навоз.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ