Счастье. Двадцать семь неожиданных признаний

В коридоре я увидел Витю Васильева, с которым мы дружили еще с начала семидесятых. Удивительной доброты человек, он так красиво говорил по-английски. И вообще был красив. За пределами факультета мы никогда не общались, но мне он всегда казался человеком трагического одиночества. Мы не виделись лет пятнадцать. Витя поразительно молодо выглядел – так молодо, что мне снова стало не по себе, как будто я провалился в другое время. Витя почувствовал это и вдруг сказал, что сейчас сожмет мне загривок и сразу станет легче. Так оно и было. Мне полегчало. Но и предательское чувство счастья не ушло. Через девять лет после этой встречи Витя Васильев неожиданно умер. И теперь то предательское мгновение счастья почему-то охватывает меня в окружении далеко отлетевших лиц и голосов. Нет, конечно, я не подумал: «Какое счастье, ведь она давно умерла, и я никак не мог позвонить!» Я вообще ничего не думал словами. Но почему тогда всякий раз, теперь уже раз в несколько лет, оказавшись на той яблочной аллейке-аллилуйке, я испытываю мгновенное чувство счастья?

Нужно сказать, что внутреннее недовольство и стыд от того, что это мгновенное счастье меня не оставило, протекло в то, что можно, наверное, назвать подсознанием. Вижу я сон. Будто бы приехала после бесконечно долгой отлучки мама. При этом во сне я знаю, что мамы давно нет на свете, но вот же она. Я радуюсь, я счастлив. Это уже не такое мгновенное дневное счастье, которое я испытал, когда увидел на углу Аэропортовской и Красноармейской Сан Саныча Тишкова. Оно – другое, потому что дело происходит во сне, где все протяженнее. Но я испытывал это тягучее, густое, как жидкое стекло, горячее чувство, которым вот всего через несколько минут или часов смогу поделиться с маминой невесткой и внучкой. Они-то думали, а оно вот оно как!

Плохо только, что мама болеет и лежит в постели, какой-то передвижной, на колесиках.

– А где же ты была? – спрашиваю я.

– В Швеции, – спокойно и просто отвечает мама. – Я жила около Вали Юрова.

Это понятно и убедительно звучит: мама всегда любила моего товарища Валю Юрова, который чудесным образом эмигрировал в Швецию в 1980 году.

Но действие моего сна протекает в 2008-м! Почему-то в голове начинает работать какой-то арифмометр.

И среди прочих цифр вылетает середина 1990-х, когда мой отец женился на Елене, нынешней его жене. И тут я думаю, куда же маме поехать? Отец с Леной живут на даче, городскую квартиру сдают внаем. Мама же не может поселиться с ними. Во сне все эти соображения текли со скоростью того самого стекла расплавленной бутылки, и я озирался в той комнате, где мы оказались, а из углов на меня смотрели друзья, любимые старые друзья, пришедшие на кладбище хоронить маму в ноябре 1991 года и поддержать нас. Потом мы пошли на поминки в дом, и я это все вспоминал и вспоминал во сне, потому что в голове вдруг выскочила шальная мысль: а что же я теперь всем скажу? Что мама вовсе не умерла, что это был какой-то обман? Но зачем? Зачем она уехала в Швецию? Почему за столько лет даже не намекнула, где она была? Ведь мы довольно часто встречались и говорили во сне и даже наяву – были такие случаи.

Все это шелестело у меня в голове, и расплавленное стекло перестало плавиться. Мне перестало быть жарко. Видимо, я просто просыпался. Не очень быстро. И ощущение счастья, которое возникло в самом начале, тоже удивительным образом не пропало. Оно удачным образом отвязалось от радости, что мне не придется объясняться с отцом и его второй женой, что вот, мол, из Швеции к ним приехала первая жена, что вообще эта шведская тема растворилась в воздухе. А осталось только мгновенное счастье, улетучившееся, как дым, но способное возвращаться не во сне, а наяву.

В том же году, уже зимой, холодным ветреным утром я бежал на станцию мимо кладбища, где лежит моя мама – об этом я думаю опять-таки не словами, но каждый раз, когда прохожу мимо кладбища. А тут – такое дело. Мне после лекций надо было идти на какое-то светское мероприятие, и пришлось надеть черные брюки. В темноте я выбрал, однако, брюки не по погоде – купленные несколько лет назад для похода на светский раут, который должен был состояться в жаркой стране, для каковой и были изготовлены эти черные-пречерные, но тонкие и легкие летние штаны. Я понял это, сделав первые же шаги от дома к калитке, но сделать уже ничего не мог, потому что опаздывал на электричку. Пока я шел лесом и ветер задувал, это было довольно сносно. Но очутившись на юру над заледеневшим ручьем, я почувствовал, как ветер обжигает ноги, и даже подумал, не сорвал ли он с меня уже штаны, как вдруг откуда-то из-под вьюги я услышал никогда не забытый любимый звонкий мамин голос:

«Как ты смел пойти без кальсон?!»

Давясь от счастливого смеха и глотая слезы, я скатился к мосту над речкой, честно признаваясь маме, что сразу после женитьбы, когда контроль над моим гардеробом перешел в руки жены, я больше никогда не носил кальсон.

Разве это не счастье? Ведь мама простила мне и то, что я так долго не звонил, и то, что зимой обхожусь без кальсон.

26 июля 2019 г.