Счастье. Двадцать семь неожиданных признаний

Но по мне – тут никакого противопоставления нет. Покой и воля – это тоже ведь счастье. По индексу, которым я измеряю счастье.

Борис Мирза. Завтра [27]

У других, судя по долгим вечерним разговорам на лавочке, было уже все. Ну то есть вот буквально все и до самого конца. А у него, в его полных шестнадцать, даже поцелуя настоящего не было.

Трудно найти причину собственных неудач, когда и поговорить о них не с кем. Ну, в смысле, нельзя поговорить. Товарищам такого не расскажешь. Представить – и то смешно.

Вот взять хоть Андрюху-спортсмена. Как к нему подойдешь посоветоваться, когда он совсем недавно в подробностях рассказывал о своей любви со взрослой тренершей по горным лыжам на сборах. Он пришел к ней в номер о чем-то спросить, а она как раз вышла из душа, обернутая полотенцем. И спросила опешившего Андрюху, чего, мол, хочешь. Спросила так, будто бы и не просто спрашивает, а подразумевает…

И Андрюха в подробностях, таких ярких и заманчивых, рассказал о том, как у них все случилось, и что было после, и как он узнал о том, что…

А ты еще даже не целовался. Сидишь дома и ждешь, когда бабушка вскипятит чай и накормит тебя гречкой и бутербродами.

* * *

– Что-то ты утомленно выглядишь? – говорит бабушка и выкладывает гречку на тарелку. – В школе вас, Дима, что ли, нагружают?

«Ах, бабушка, бабушка, – хочет ответить Дима, – девственность так утомляет, если бы ты знала!»

Но вместо этого лишь бурчит:

– Ничего не нагружают… уроки вон все сделал.

– Бледный вот. Гуляй больше. Мальчишки должны в активные игры играть. В казаки-разбойники, в хоккей…

– Бабушка! Май месяц, ну какой хоккей?

Как назло, в воображении всплывает ухмыляющееся лицо Андрюхи и говорит:

«Здорово мы тогда с тренершей-то… покувыркались, а ты давай, больше гуляй, майский хоккеист».

– Ну не в хоккей, так в футбол. Чай будешь?

– Нет, – отвечает Дима и дожевывает гречку. – Я лучше пойду погуляю…

– Только надень кальсоны! – говорит бабушка.

– Тепло же!

– Надень!

Ну, хорошо. Он наденет кальсоны. Потому что ему все равно ничего не светит. Человеку, который носит в мае кальсоны, никогда ничего не светит. Кальсоны – признак неудачи и одиночества. Но надо же смотреть правде в глаза…

* * *

Теплый майский день. В принципе, еще чуть-чуть – и можно будет купаться.

«Придешь на пляж, – говорит глумливый Андрюхин голос, прописавшийся у Димы в голове, – снимешь треники, а под ними кальсоны. Ага».

Допустим, не купаться, но на пруды сходить очень хочется…

И он бежит на пруды через дворы недавно построенных шестнадцатиэтажек.

Ах как хорошо на улице в мае – свежий ветер и солнце, и везде уже растет изумрудная трава и мать-мачеха, и желтые капли одуванчиков повсюду…

Самое удивительное и непонятное растение – это одуванчики. Вот бабушка говорит – вредные сорняки. Но, с другой стороны, они ведь очень полезные, их используют в медицине и в еде, из них делают косметику, а некоторые народы даже заваривают их вместо кофе…

Дима так любит читать о цветах и маленьких растениях, так много интересного о них знает, что его иногда подмывает поделиться хоть с кем-то. Но этого делать нельзя. В классе тут же обзовут ботаником и будут дразнить, как дразнили его в больнице, когда он лежал там после операции на аппендицит и когда не выдержал от скуки: стал рассказывать-таки про растение горчак, которое растет в Центральной Азии и у которого удивительные розовые цветки…

Кончилось тем, что ребята в палате поначалу заинтересованно слушали его, но потом все равно стали ржать и прозвали его Горчак, а прозвище приклеилось к нему накрепко, вплоть до выписки. Так что и медсестры – молоденькие практикантки из медучилища – звали его не иначе как Горчаком.

– Где тут у вас Горчак? – спрашивали они. – Ему на укол.

И когда он подымался с кровати, шутили: «Готовь попу, Горчак. Сегодня Машка будет колоть. Она в первый раз…»

* * *

Он и сам не заметил, как уселся на траву и перебирал цветы одуванчиков пальцами, как приглядывался к желтым лепесткам, как разламывал липкие, истекающие белым соком стебли.

– Цветочки собираешь? – раздался над ним девичий голос.

Дима посмотрел вверх и увидел, что над ним стоит Анечка, первая красавица их класса, отличница и комсомолка. Она была в розовой иностранной курточке, синем берете и модных сапожках с пуговицами, которые отец привез ей из заграничной командировки и каких не было ни у кого не только в классе, но и в школе…

Сама она, круглолицая, с огромными карими глазами, чуть вздернутым носиком и идеальной черной прической каре «под двадцатые годы», определенно была самой красивой из всех девчонок, которых он знал.

«Все люди очень разные, – подумал Дима. – Одни случайно заходят в номер к тренерше, которая только что вышла из душа, а других застают собирающими одуванчики».

Придумать оправдание не получилось, и Диме стало все равно. Пусть смеется.

– Одуванчики, – сказал он, – удивительные растения.

И посмотрел вдаль, туда, где были пруды. Туда, куда он так и не дошел.

– Да? – Аня сделала насмешливую мину и улыбнулась. – Не знала. У нас здесь растет очень много вот таких удивительных цветов.