Счастье и другие незначительные вещи абсолютной важности

Но там, где Витгенштейн погружается в тоску и тяжкие раздумья, Кэрролл продолжает забавляться. Когда Король спрашивает у Гонца: «Кого ты встретил по дороге?» – тот отвечает: «Никого». – «Эта молодая особа тоже его видела, – говорит Король. И добавляет: – Он, значит, не так быстро бегает, как ты?» Король хочет похвалить Гонца, отмечая скорость его бега, но Гонец отнюдь не польщен похвалой. Он, как и Король, считает Никого кем-то, и сам факт подобного «соревнования» для него оскорбителен. О чем он и сообщает Королю: «Никто меня не догонит».

Можем ли мы придавать словам произвольные значения? Многие исследователи Кэрролла напоминают, что однажды подобным приемом воспользовался Одиссей. Чтобы обмануть одноглазого циклопа Полифема, он назвал себя Никто. И когда к ослепленному циклопу сбежались другие циклопы, чтобы узнать, кто сотворил с ним подобное, тот сказал: «Никто», и они разошлись.

Зубная боль Витгенштейна

Вопрос заключается не только в том, можно ли имя нарицательное превратить в имя собственное, но и в том, можно ли присваивать словам любое значение по собственному усмотрению? Можно ли сказать «мороженое», имея в виду «Войну и мир»? Можно ли сказать «тра-ляля», имея в виду: «Если завтра утром рассвет не засияет, пусть королева Англии на себя пеняет». Людвиг Витгенштейн являлся принципиальным противником частного языка. Тема, которую мы в данный момент обсуждаем, тесным образом связана со знаменитой проблемой Meaning and Saying. В своей книге «Философские исследования» он пишет: «Представь, что кто-то с искаженным от боли лицом показывает на свою щеку и говорит: “Абракадабра!” Мы спрашиваем: “Что ты имеешь в виду?” А он отвечает: “Я имею в виду зубную боль”. Ты тотчас же подумаешь: как можно под этим словом подразумевать зубную боль? Или что означает подразумевать под этим словом боль? И все же в каком-то ином контексте ты бы утверждал, что подразумевать что-то – это и есть самая важная интеллектуальная деятельность при употреблении языка.

А не могу ли я сказать, что под "абракадаброй” понимаю зубную боль? Конечно, могу; но это будет некая дефиниция, а не описание того, что происходит во мне при употреблении этого слова».

И далее: «Представь, что ты испытываешь боль и одновременно слышишь, как где-то рядом настраивают рояль. Ты говоришь: “Скоро это прекратится”.

Но что ты имеешь в виду: боль или настройку рояля? Ведь это совсем не одно и то же. Конечно, но в чем состоит эта разница?»

Теперь самое время вернуться в Зазеркалье.

День нерождения

День рождения – штука приятная. Но в больших дозах – смертельная.

Грустный еврейский шутник

– Значит, так: триста шестьдесят четыре дня в году ты можешь получать подарки на день нерож, денья.

– Совершенно верно, – сказала Алиса.

– И только один раз на день рожденья! Вот тебе и слава!

– Я не понимаю, при чем здесь «слава»? – спросила Алиса.

Шалтай-Болтай презрительно улыбнулся.

– И не поймешь, пока я тебе не объясню, – ответил он. – Я хотел сказать: «Разъяснил, как по полкам разложил!»

– Но «слава» совсем не значит: «Разъяснил, как по полкам разложил!» – возразила Алиса.

Далее следует один из наиболее часто, если не самый часто цитируемый отрывок из обеих сказок.

– Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше, – сказал Шалтай презрительно.

– Вопрос в том, подчинится ли оно вам, – сказала Алиса.

– Вопрос в том, кто из нас здесь хозяин, – сказал Шалтай-Болтай.

О том, как Шалтай-Болтай встретил Спинозу

Так кто же здесь хозяин? Мы властвуем над словами или они владеют нами?

Льюис Кэрролл полностью сознавал всю серьезность дискуссии по вопросам семантики, которую ведет Шалтай-Болтай. Некоторые даже считают Кэрролла основателем семиотики. Вот что он пишет об этом в книге «Символическая логика».

«…я утверждаю, что любой человек, пожелавший написать книгу, вправе придать любое значение любому слову или любой фразе, которыми он намерен пользоваться. Если в начале фразы автор говорит: "Под словом “черное”, не оговаривая того, я всегда буду понимать “белое”, а под “белым” – “черное”, – то я с кротостью подчинюсь его решению, сколь безрассудным ни казалось бы оно мне».