Счастье любит тишину

– Я поеду, мне домой срочно надо, – быстро оповестил Костромин.

И подумал про себя: «Ну, спасибо тебе, учитель!» И на какое-то мгновение ему почудилась где-то в вышине тихая усмешка Тона.

Вечером Юрия пригласил к себе настоятель.

Они ни о чем особенном не говорили, ни намеком не касаясь темы просветленного Тона. Настоятель какое-то время изучающе смотрел на Костромина, что-то там сканируя понятное только ему, потом удовлетворенно и даже несколько удивленно кивнул, поклонился с большим почтением и протянул стопку одежд.

– Прими на память эти дары для тебя и твоих близких, брат. Все эти вещи сделаны руками наших братьев и великих мастериц из высокогорного селения. Мы хотели бы, чтобы они сохранили для тебя память о посещении нашей обители и Тибета.

– Это великая честь для меня, – поклонился ему в ответ Костромин. – Благодарю тебя. – Распрямился, посмотрел в глаза настоятелю и добавил от самого сердца: – За все благодарю.

– Это честь принимать тебя в нашем монастыре. Ты можешь приходить к нам в любой момент, когда решишь снова посетить Тибет, ты всегда будешь важным и почетным гостем в нашей обители, – ответил настоятель.

Больше они ни о чем не говорили. Посидели еще немного и выпили ритуальный чай.

Из высокогорного монастыря Костромин отправился в нижний монастырь ранним утром следующего дня вместе с четырьмя братьями-монахами, имевшими и иные хозяйственные нужды и задания, кроме сопровождения Юрия.

С того момента, как Костромин вышел за ворота этой уникальной обители, время и события для него закрутились с невероятной скоростью. Он подгонял парней и животных, не сильно утруждавших себя торопливостью, и из-за его настойчивости в нижний монастырь они прибыли на несколько часов раньше обычного. И успели как раз вовремя, потому что тут же выяснилось, что джипы и проводники уже приехали и ждут, надо срочно выезжать к месту встречи, а то есть вероятность застрять тут на несколько месяцев из-за надвигающейся непогоды.

И погнали…

В каждом городочке и поселке, в котором они останавливались с ночевками по дороге в Лхасу, Юрий вставал с первым просветлением неба, выходил из гостиницы, поднимался на ближайшую возвышенность, находил себе место, медитировал, после чего бегал по еле заметным тропкам и спускался в поселение. Разузнавал, где находится рынок или люди, торгующие своими изделиями и продуктами. Странным, непостижимым образом умудряясь общаться с местными жителями на смеси английского и языка жестов, они прекрасно друг друга понимали.

Костромин делал какие-то покупки, тщательно продуманные и проверенные – подарки, сувениры, местную одежду, украшения, иногда специфичную тибетскую еду и продукты. И возвращался в гостиницу, где только-только просыпались его попутчики.

Кстати сказать, ученые посматривали на него со жгучим любопытством и некой опасливой осторожностью.

Ну, для начала надо сказать: Юрий и на самом деле сильно изменился и обнаружил это, когда заглянул мимоходом в зеркало в первой гостинице по пути их следования, в которой они остановились на ночлег. Для того чтобы побриться, Костромину давно не требовалось ничего, кроме острого, как бритва, ножа, ни зеркала, ни пены для бритья и уж тем более ни одеколонов или какой-нибудь парфюмерии. Он просто закрывал глаза, сосредоточивал внимание на поросли на своем лице и брился, не оставляя на коже ни единого волоска и даже намека на царапины. Все просто.

А тут заглянул в зеркало, и сам себя не узнал – он словно утратил возраст: по внешнему облику ему теперь можно было дать и двадцать лет, и все пятьдесят. Лицо у него загорело до черноты, а волосы, наоборот, выгорели разными прядями. И что-то еще нечеткое, но явно читаемое изменилось во всем его облике – глаза, их выражение и общая излучаемая энергия, что ли.

Прав был Вовка – другой человек. К тому же Юрий продолжал носить все ту же одежду Тона, а обычные и теплые вещи – куртку, ботинки, рукавицы-перчатки и шапку – затолкал в свой современный стильный рюкзак, с которым прилетел в Тибет, больше ни разу ими не воспользовавшись.

Ученые их группы смотрели на Костромина как на неандертальца, словно он вывалился из другого времени и поздоровался с ними на английском. Вообще-то хоть и был конец марта – начало апреля, но морозы стояли вполне ощутимые, не поднимаясь выше минус десяти, к тому же дули бесконечные ветра, и ребятки от науки кутались в свои теплые вещички, прятали носы в воротниках и шарфах, уши в шапочках, а руки в варежках. А тут такой экспонат разгуливает в легких штанцах, неубедительной куртешке какой-то и мокасинах.

Костромина подвергли допросу в стиле научных лабораторных изысканий о проведенном им в монастыре времени и что с ним там такого сотворили, что он настолько изменился и стал нечувствителен к холоду?

– Почему нечувствителен? – искренне удивлялся Костромин. – Очень даже чувствителен, только по-своему.