Счастье любит тишину

Когда папа напомнил про сочинский дом, Варю словно осенило: а ведь верно! Конечно, туда! Она очень любила этот уютный дом с потрясающим видом из окон, большой участок с фруктовыми деревьями, совершенно потрясающе пахнущими персиками в период их созревания, да и вишней-черешней и грушей. Ей там всегда замечательно отдыхалось душой и телом.

Надо срочно звонить Николаю! Прямо сейчас!

На этом месте Варвара вдруг спохватилась:

– Пап, а ты говорил им о… – остановилась она.

– Нет, – покачал головой Леонид Николаевич, поняв ее невысказанный вопрос. – Мы с Лидой решили, что не стоит никому говорить про вас с Юрой. Никто про ваши дела не знает.

– Спасибо, – поблагодарила Варя за понимание и обняла отца. – Ну, что, пап, поеду я в Сочи?

– Поезжай, дочка, – благословил он и поцеловал ее в лоб.

Она все же позвонила Юре, но совсем по иному поводу, а не ради жалобы на его неадекватную и даже опасную пассию.

– Привет, – ответил он, и Варвара почувствовала его улыбку.

– Привет, – улыбнулась она в ответ. – Я звоню предупредить, на всякий случай, что уезжаю в Сочи. Поживу там немного, а может, и много, как настроение сложится.

– Правильно, – одобрил Костромин. – Там сейчас самое великолепие: сентябрь, бархатный сезон.

И они замолчали, одновременно вспомнив, как отдыхали вдвоем в такой же сентябрь и бархатный сезон в том самом доме, вырвавшись из суетной Москвы всего лишь на недельку, и как тогда им там было…

– Варь… – прервал эти их сладкие, теперь и горькие от осознания потери, воспоминания Костромин, – тебя больше не беспокоили?

Варя помолчала, решая: сказать – не сказать?

– Нет, – ровно ответила она.

Сочи оказался именно таким, каким и должен быть в начале сентября, – уже неспешный и нешумный, уставший от бурного и громкого лета, промчавшегося стремительно мимо, бархатисто поглаживающий кожу не палящим, а ласковым солнцем, освежая ее брызгами прибоя.

Этот город пах счастьем и теплой грустью по отгремевшему сезону, подарившему людям беззаботное солнце, загар в черноту, просоленную кожу, курортные романы и страсти, кипящие в них.

У Варвары перехватывало горло от невозможности вернуть и повторить хоть что-то, хоть маленькую толику из их с Юрой счастливой жизни, безвозвратно куда-то канувшей, – повторить тот их сентябрь, истекающие соком персики, которыми они кормили друг друга, валяясь голыми на веранде после потрясающего соединения, их ночное купание в море, поездку в горы, где Костромин азартно ловил форель в горной речке – и еще тысячу оттенков, цветов, запахов, улыбок и смеха, моря и воздуха, из которых ткалось их безграничное, горячее счастье…

Сентябрь был тот же. Жизнь была другая.

И все же дышалось ей тут намного легче, чем в Москве.

Это да! Это Варя почувствовала сразу, словно освободилась от какого-то тяжелого груза. Пусть и не всего, но хоть от его части.

Галина, женщина, которая все эти годы работала кем-то вроде управительницы дома: нанимала персонал, если в этом возникала необходимость, когда собиралось много народу, или сама вела хозяйство, если приезжало два-три гостя, а когда все разъезжались, то присматривала за домом и садом, предложила Варваре ходить на море рано утром.

И Варюха за несколько дней настолько пристрастилась к этим ранним заплывам, с удивлением открыв для себя потрясающую красоту совсем раннего утра, когда солнце только поднимается и тишина особая наступает в природе, что ходила на море совсем рано и одна, когда Галя бывала занята.

В этих утренних походах было какое-то особое очарование, нежность – птицы поют негромко, людей практически нет, море ласковое-ласковое и такое спокойное, прозрачное, а над ним торжественно встает солнце.

Красота!

В один из первых дней после приезда Варя нашла понравившуюся ей церковь, зашла, чтобы поставить свечи и помолиться за Юру, как уже вошло у нее в привычку, и попала на утреннюю службу в момент, когда священник читал проповедь.

Он говорил о двойственности человеческой натуры, соединяющей в себе как величие духа, так и животную его составляющую, о том, что никто не свят в этой жизни, один Господь безгрешен, говорил о том, что человек слаб и совершает неприглядные поступки и ошибки не потому, что плохой, а потому, что именно слаб. И эта слабость проявляется в том, что человек легко поддается своей темной стороне, которая заключается в том, что удовлетворяет свои низменные инстинкты. Но светлая, духовная часть человека дана ему для того, чтобы останавливать эти разрушительные порывы и устремляться духовно к Господу.