Счастье любит тишину

Вот чего ей не хватало! Цвета! Ей сейчас просто необходим цвет!

И начала рисовать красками. Акварелью, пастелью, гуашью и даже маслом – как никогда еще не рисовала! Выплескивала все, что мучило и билось у нее в душе, все, на что надеялась и о чем молилась, и то поразившее ее своей простотой открытие, что совершила она вчера ночью…

Костромин выскочил тогда от Варюхи, после их близости, чувствуя себя…

Он сидел за рулем и долго не заводил машину, откинул голову на подголовник, положил ладонь на глаза и замер.

Бывает такая душевная боль, которая не может сравниться ни с какой физической болью – вот так он чувствовал себя в тот момент.

Близость с женой была настолько прекрасной, какой-то очищающей, словно его достали из мертвой воды и на мгновение опустили в живую.

Всем сердцем, всей душой Юра рвался к Варе, ему нестерпимо захотелось обнять ее, прижать к себе сильно, до боли, и так и держать, пока сердце не перестанет плакать.

Он хотел домой. Он хотел обратно в свою жизнь. К Варюхе! Он хотел обратно в свою любовь. Он хотел, чтобы все было как прежде.

Твою мать, вся жизнь под откос! Из-за…

Когда он проснулся на плече у Варюшки и они снова соединились в невероятной нежности, в момент достижения вершины у Костромина перед глазами вспыхнуло алым огнем воспоминание об оргазме с Ритой!

И все! Все! Что б ее разтак…

Его как напалмом захлестнуло чувство настолько глубокой вины и безвозвратной потери, что он в глаза не мог смотреть Варьке, как расплавленным маслом опалило его этой виной!

Невозможно было сравнивать близость с Варюхой и секс с Ритой, но Костромин мужик, и он сравнивал.

С Варюшкой это происходило как вспышка солнечного света, а после были ласки и доверительные разговоры шепотком, смех, улыбки, радость вперемешку с бесконечной щемящей нежностью и любовью. Каждый раз, когда они сливались, у него возникало ощущение наполненности солнечным светом, правильности жизни и усиление, что ли, своей мужской сущности…

С Варюхой он поднимался к чему-то высокому в момент оргазма, всегда так чувствовал – словно умирал и возрождался, и всегда вместе, он постоянно чувствовал их единение.

Свет и радость.

С Ритой же это было ощущение порочного удовольствия такой болезненной силы, которое каждый раз будто низвергало в пропасть, в черноту. И Юрий всегда был один, без нее, и каждый раз в момент оргазма он осознавал свою порочность и чувствовал, что опускается все ниже и ниже.

С Варварой он чувствовал себя, да и был свободным.

С Ритой он порабощен – не ей, чем-то самым низменным, самым порочным в самом себе. Юрий каждый раз боролся, чтобы освободиться от этого рабства. Каждый раз.

Создавалось ощущение, что у него словно раздваивается сознание и жизнь – с одной стороны, он совершенно разумный, деловой мужик, который отдает себе отчет, кто такая Рита, какие интересы она преследует и на какие именно «кнопки» его сознания, рефлексов и первобытных инстинктов нажимает. С другой же стороны, он не мог преодолеть порочную тягу к этой женщине.

Это противоречие разрывало Костромина и сносило ему мозг!

Понятно, что он справился со своим отчаянием в тот день у подъезда своего дома, с болью душевной – нет, а с отчаянием – да. Потер жестко ладонью лицо, изгоняя слабость, завел машину и уехал.

А на следующий день улетел в командировку. Лично, хотя должны были лететь его мастер и проектировщик. Костромину хотелось оторвать себя от Риты, разделить себя как можно большим расстоянием с ней и в который раз попытаться навсегда разорвать эту связь.

Ничего, конечно, не получилось!

Уже в самолете, возвращаясь в Москву, он невольно начал представлять, как приедет сегодня к Рите…

Несколько раз за время их связи Костромин пытался уйти, взрывался внутренним возмущением – что я, пацан какой-то так зависеть от секса в конце-то концов! Чай, не мальчик, нормальный здравомыслящий мужик! Все, говорил он себе, все! И… постыдно, унизительно возвращался.

Унизительно для себя самого, хорошо хоть ума хватало не ставить Ритулю в известность, дескать, я, мол, вот такой крутой перец ухожу от тебя, прощай, Маргарита, расстаемся мы на век!

Нет, просто переставал отвечать на ее звонки или сбрасывал. А когда-таки тащился к ней снова, чувствуя себя последним придурком и тряпкой безвольной и отговаривался от ее вопросов, почему это он не звонил и на ее звонки не отвечал, что был в командировке и связь плохая, и бла-бла-бла ерунду всякую, матеря себя мысленно последними словами.

Вот так.

Ритуля нашла себе новое развлечение – устраивать Костромину скандалы и разборки. Он видел, что она получает от этого удовольствие, хоть все сцены и напоминали театр одного актера – Костромин с ней практически не разговаривал и уж тем более не вступал в подобный «диспут».

Он не мог разговаривать с Маргаритой, не понимал, о чем. Что им обсуждать? О чем говорить, какими переживаниями делиться? Чем Гуччи отличается от Дольче Габано? Или о каратности бриллиантов и о жизни и скандалах богатых и знаменитых?

Смешно до слез.