Счастье по случаю

Удаляясь от квартала, в котором жил Жан, она с каждым шагом словно понемногу избавлялась от своих страхов. Ах, если бы только это и вправду оказалось ошибкой, с каким тайным торжеством будет она вспоминать впоследствии о нелепых, непонятных опасениях, о призраках, встававших на ее пути в этот вечер! Ну конечно же, она ошиблась. Теперь она вспомнила, что ее мать как-то раз… И постепенно, понемногу набат страха начал утихать. Удары колокола, звеневшие у нее в ушах вот уже несколько часов, становились тише, глуше, а минутами и совсем замирали, и тогда ее падение представлялось ей просто нелепой оплошностью — глупостью, о которой не следует слишком много думать, чтобы она не обрела реальности, не превратилась в несмываемое позорное пятно.

Миновав кинотеатр «Картье», она поднялась по улице Нотр-Дам и при виде неоновых реклам и освещенных магазинов почувствовала облегчение; впервые в жизни шум и оживленное движение показались ей приятными и умиротворяющими.

Когда она проходила мимо маленького ресторанчика, ее обдало волной джаза. Ее ноги, уже подгибавшиеся от усталости, внезапно вновь обрели упругость, и она повернула к двери, из-за которой доносились эти звуки бодрящего веселья. Войдя, она заказала бутылку лимонада и сосиски, устроилась одна в укромном уголке и закурила сигарету. После первой же затяжки ее охватило чувство приятной расслабленности. Всем своим существом она погружалась, стремительно погружалась в этот шумный, насыщенный лихорадочным возбуждением и резкими звуками полумрак — в эту давно уже привычную для нее атмосферу, вне которой она чувствовала себя потерянной и беззащитной. Сейчас ей казалось, что она с удовольствием очутилась бы даже в «Пятнадцати центах», где, по крайней мере, никогда не стихали шум и оживление. О, этот ужас безмолвия, который в этот вечер надвигался на нее отовсюду! Ужас пустынных улиц! Если впоследствии, когда она спасется из этой страшной ночи — в чем теперь она уже не сомневалась, — она все же сохранит о ней какое-то воспоминание, то воспоминание это будет пронизано чувством, что она была одинока, непоправимо одинока, пока в далеких улицах влюбленные пары прогуливались под звуки синкопированных мелодий, извергаемых механическими радиолами из всех кафе. Именно этого она не простит Жану — своих одиноких скитаний по городу, когда она, словно прокаженная, была выброшена из стремительного потока, потока звуков, потока чувств, который она так любила.

Музыка прекратилась, и у Флорентины исчезло приятное ощущение, что она спаслась от одиночества. Она опустила монетку в механическую радиолу и под аккомпанемент бурной музыки вынула гребешок, коробочку с помадой и принялась старательно наводить красоту. Она откладывала и вновь брала сигарету, еще немного подкрашивала губы, еще пудрила лоб. А ее ноги под столом непрерывно постукивали в такт музыке.

Посмотрев в зеркало на стене, она осталась довольна — она увидела лицо, бледное даже под слоем румян, но красивое, красивее, чем когда-либо, распущенные волосы, большие глаза, которые страх сделал еще больше. Затем она оглядела свою тонкую фигуру так внимательно, словно никогда еще как следует себя не видела. Она полюбовалась блеском своих волос, поворачивая голову под лампочкой, висевшей над зеркалом, затем вытянула перед собой руки, осмотрела тонкие пальцы, ногти, покрытые ярко-красным лаком, и при виде своего юного лица, пушистых волос, белых рук она снова полюбила жизнь. И тотчас же решила купить приглянувшуюся ей шляпку; теперь она вспомнила, в каком магазине на улице Нотр-Дам ее видела. Вот так она словно бы отомстит Жану. Губы ее тронула детски наивная улыбка. Она станет потрясающе элегантной, и Жан, если они когда-нибудь случайно встретятся, горько пожалеет о том, что бросил ее. Но тогда она, в свою очередь, будет безжалостной…

Гром джаза оглушал ее, а дым сигареты, которую она почти не вынимала изо рта, приносил приятное ощущение полузабытья. Она перебирала в памяти все безделушки, когда-либо соблазнявшие ее, уже видела себя во всех этих украшениях и решала, что купит то и откажется от этого. Она так постарается окружить себя всеми видимыми приметами счастья, что счастье само придет наконец в ее жизнь.

Эта мысль заставила ее вспомнить о матери. И охватившее ее умиление, вызванное передышкой среди тревог, показалось ей свидетельством того, что в ней все же еще сохранилась доброта; это ощущение так ей понравилось, что она позволила себе соскользнуть в него, словно по ровному пологому склону. Да, отныне она станет верной опорой своей матери. Что из того, что отец и Эжен не желают ничего делать для семьи? Она не допустит, чтобы мать страдала от их беспечности!