Счастье по случаю

Но, задав этот вопрос, Роза-Анна не стала ждать на него ответа. Разве существовали на свете такие ответы, которые долетели бы до нее в глубину этой темной пропасти, где она была погребена столь далеко от людского слуха, что могла бы день и ночь кричать, не вырвав у одиночества никакого отклика, кроме слабого эха своего же горя?

Неподвижным взглядом Роза-Анна уставилась на стертый узор линолеума. И внезапно тихим, вялым, утомленным голосом она принялась перечислять все обрушившиеся на них беды, словно ей захотелось, наконец, увидеть их все — и старые, и новые, и малые, и большие, и давнишние, и совсем недавние, и те, что застряли где-то в самых дальних уголках ее памяти, и те, что еще бередили свежие раны ее сердца.

— Твой отец, — говорила она, — твой отец ведь должен был подыскать жилье. Ты же его знаешь, твоего отца! Он вот так всегда до последней минуты все обещает да обещает. Только обещает! Послушать его, так он уже подыскал все, что требуется, — хорошее жилье! Если его послушать! Хорошее жилье! Видно, надо было мне самой всем этим заняться. А где же мне было успеть? Я провела столько времени в больнице! Даниэль-то ведь лежит в больнице, — сочла она нужным напомнить, словно потеряв нить своего путаного повествования. — Даниэль, а к тому же еще и Эжен!.. И надо же нам было ездить в деревню!.. С той поры Даниэль и хворает. Нет, не везет нам. А сейчас-то ведь уже май, сейчас разве найдешь жилье? Где же нам теперь устроиться?

Но за всеми этими бедами, за всеми уже привычными тревогами она видела иные несчастья, целые полчища несчастий, встававших за каждым поворотом того лабиринта, по которому она шла. И она умолкла. Однако все эти тайные горести расположили Розу-Анну к состраданию. Она уже не надеялась найти сострадание к себе, но еще была способна отдавать свое сострадание другим.

— Ты ужинала? — спросила она Флорентину с неожиданной нежностью. — Хочешь, я сделаю тебе омлет?

Но Флорентина сидела перед ней, не разжимая губ. На глаза ее навернулись слезы — не тихие и покорные, но жгучие слезы бунта. Так вот что нашла она у своей матери: мрак, глубокий мрак, и Флорентина погасила в своем сердце всякую искру надежды, особенно теперь, после того как столкнулась с мучительной ложью.

Впервые в жизни Флорентина видела свою мать в грязном платье, непричесанную. И полный упадок духа той, которая до сих пор, несмотря на все их беды, всегда сохраняла мужество, представился Флорентине верным признаком гибели, грозившей всей их семье — и ей самой.

Роза-Анна дергала край передника усталым, машинальным, раньше совсем ей не свойственным движением — совсем как бабушка, подумала Флорентина. И плечи ее непрерывно покачивались, печально и однообразно, словно она убаюкивала ребенка, или какую-то гнетущую мысль, или же старую обиду, боль, которую ей хотелось притупить. А может быть, она убаюкивала свою усталость и все свои путаные сбивчивые мысли — убаюкивала их, чтобы они наконец дали ей покой. Но впадина платья между колен, изгиб рук, как бы поддерживавших невидимую тяжесть, покачивание всего тела, наклон головы — все это напомнило Флорентине, как Роза-Анна держала на руках и успокаивала Даниэля, когда у него начинался жар.

Даниэль!.. Он был таким маленьким для своего возраста. Личико у него всегда было бледное, почти прозрачное. Но до того, как началась эта тяжелая болезнь, он удивлял их всех своим ранним развитием. В предместье часто говорили, что умные детишки — не жильцы на свете. Их маленький Даниэль — такой хрупкий, такой серьезный! Какие мучения уже успели коснуться его? «Только бы он выжил! — подумала Флорентина. — Если он выздоровеет, это будет знаком и моего избавления».

Тут ее мысли приняли другое направление. Она вернулась к своему страху, подобно больному, чье внимание всегда приковано к его страданиям. И вдруг снова ощутила приступ тошноты. На этот раз она поняла, что не может больше бороться со своими опасениями. Надо все сказать матери. Но как?! И особенно сейчас!.. Издалека, как бы сквозь смутный гул, она услышала слова Розы-Анны:

— И куда это наш отец запропастился, почему он не возвращается! Ушел в два часа, и все нет и нет. Что он там ищет? Чем он там занят?

Но эта столь знакомая, тысячу раз слышанная жалоба не пробудила сочувствия в сердце Флорентины. Она сама погружалась в душный мрак, в котором ей неоткуда было ждать ни помощи, ни совета. Все закружилось вокруг нее. Она ощутила мучительную резь в желудке.

Когда она поднялась на ноги, бледная, с униженным выражением лица, ее мать смотрела на нее. Она смотрела на нее так, словно никогда прежде не видела и только сейчас заметила. Она смотрела на нее неподвижными, широко раскрытыми глазами, в которых застыл безмолвный ужас. Ни доброты, ни участия, ни жалости — только отчаянный ужас. Чуть ли не с яростью, голосом, поднявшимся до крика, Роза-Анна бросила:

— Да что это с тобой? Вчера, сегодня утром и вот сейчас опять… Можно подумать, что ты…