Что будет она теперь делать, такая молодая… то есть не моложе самой Маргариты, но зато более хрупкая, более легкомысленная, а потому и внушающая больше жалости, такая хорошенькая, а значит, и подверженная большим опасностям? Что будет делать она теперь, эта хорошенькая, эта бедная Флорентина? Не уволят ли ее с работы? Что она может натворить в своем отчаянии?
Мучительная жалость, безудержное желание поступить так, как велело ей сердце, охватили Маргариту.
Она не была уверена, хватит ли у нее на это мужества, и, чтобы заставить себя сделать то, что представлялось ей справедливым и великодушным, она заговорила увлеченно:
— Послушай, Флорентина, ты, как видно, попалась. Если это так, я тебе помогу. Я помогу тебе, слышишь?
Но этого было мало, она чувствовала, что ей следовало бы связать себя более определенными, обязательствами, чтобы преодолеть тот врожденный эгоизм, из-за которого все мы стараемся поменьше вмешиваться в чужие беды.
Смутно сознавая все это, Маргарита пробормотала:
— Послушай, Флорентина, понимаешь, можно через это пройти. Не ты первая — другие прошли же через это. Мы будем вместе, Флорентина. Я тебе обещаю. Слушай, я буду тебя защищать. Пусть только они скажут еще хоть слово про тебя, там, в кафе, если я услышу!.. А это у нас с тобой будет вроде бы как секрет.
И, предвидя тем не менее множество затруднений, она начала излагать свои планы, а Флорентина в полном негодовании и изумлении слушала ее, не в силах проронить ни слова.
— У меня есть кое-какие сбережения, — говорила Маргарита. — Это нам поможет. Я одолжу тебе денег, Флорентина, если ты такая гордая, что не возьмешь их так.
Флорентина продолжала молчать. Она тоже размышляла. Предложение Маргариты ничуть не тронуло ее; она была потрясена, что ее тайна может быть обнаружена, и еще более тем, что Маргарита осмеливается говорить с ней о том самом страшном, что должно было произойти позже и о чем она даже сама не решалась думать. Какая же дура эта Маргарита! Какая идиотка! Безмозглая дура! Она любой иеной должна сохранять спокойствие и не торопиться. А главное — надо заставить эту тупицу забыть то, что она вбила себе в голову.
— Ты с ума сошла, — проговорила она, не зная, разозлиться ли ей или рассмеяться. — Нет, ты с ума сошла, честное слово. С чего это тебе пришли в голову такие мысли? Говорю тебе, ничего со мной не случилось. Это все от нервов. От нервов!
Она несколько раз выкрикнула эти слова с яростью и вызовом, словно убеждала в этом саму себя. И, заметив, что Маргарита растерялась и уже почти ей поверила, она испытала огромное облегчение — ей показалось, что она сама начинает освобождаться от своих страхов, и для большей убедительности она тут же принялась осыпать Маргариту новыми упреками:
— Хорошо еще, что ты говоришь это для смеха, а то бы я рассердилась. Я бы сразу ушла, если бы знала, что ты и вправду веришь этому про меня… тому, что сейчас говорила. Возьми свои слова назад, или я рассержусь на тебя. Нет, ты просто сумасшедшая с твоими глупостями!
Она притворно зевнула, потянулась всем телом и голосом, прозвучавшим в тишине резко и сухо, проговорила:
— Ну, а теперь давай спать, а то завтра будем бог знает на что похожи! Давай спать.
Она тут же притворилась уснувшей, чтобы поскорее оградить себя от непрошеного сострадания. И, только услыхав ровное дыхание Маргариты, она осмелилась немного приподняться. Опершись локтем на подушку, она устремила глаза во мрак и наконец — словно во всяком другом месте при малейшей ее неосторожности чей-то взгляд мог проникнуть в ее позорную тайну — отдалась своим мыслям.
Сначала она удивилась странному спокойствию, которое вдруг ею овладело. Слова Маргариты, ее жалость поставили Флорентину лицом к лицу с очевидностью в еще большей степени, чем свидетельства самой природы, и теперь в ее душе уже не оставалось места ни для сожалений, ни для стыда. Она только повторяла, прижимая к груди холодные руки: «Так что же я теперь буду делать?» Она напряженно вглядывалась в темные углы чужой комнаты, словно не понимая, где она находится. И один и тот же вопрос бился у нее в голове: «Так что же я теперь буду делать?»