Счастье по случаю

Азарьюс, лежавший возле нее, заворочался. Роза-Анна наклонилась и тихонько положила руку ему на плечо, проверяя, спит ли он. Азарьюс тотчас встрепенулся.

— Ты не спишь? — грустно спросила она.

— Нет.

Наступило долгое молчание. Потом она опять спросила:

— Ты тоже все думаешь?

Он пробурчал в ответ что-то невнятное и зарылся лицом в подушку. Сон бежал от него.

Теперь его и днем и ночью ни на минуту не покидало ощущение краха. Даже нищета семьи, которую он долгие годы старался не замечать, начинала становиться для него привычной — словно спутница, с которой бродишь по дорогам, пока она не останется где-нибудь на обочине. Она становилась для него привычной, как воспоминание. Роза-Анна… когда-то она была рядом с ним молодой… потом усталой… а теперь измученной. И кончилось тем, что она лежит около него на этом убогом ложе. А ночь вокруг них наполнена невнятными жалобами, вырывающимися у спящих…

Он снова беспокойно заворочался. И внезапное сотрясение их жалкой расшатанной кровати разбудило Розу-Анну.

— Не надо думать так много… — сказала она. — Это ни к чему. От этого только зря устаешь.

И, приподнявшись на матрасе, она заговорила с ним, как разговаривала по ночам с кем-либо из малышей, когда тому не спалось.

— Мы ведь еще вместе, Азарьюс. Мы ведь еще сильные, здоровые. И ничего худшего с нами случиться не может. Только наши руки помогут нам вылезти из беды, поверь мне. А ломай голову, не ломай — не поможет.

Она внезапно умолкла. Последнее время ребенок все сильнее шевелился в ней. Он двигался, словно растревоженный заботами, которые обрушились на его мать.

Роза-Анна улеглась поудобнее и немного заплетающимся языком, поддаваясь овладевшей ею сонливости, пробормотала:

— Спи, бедняга. Постарайся уснуть. Поспишь — и настроение переменится. Поспать — это ведь всегда помогает…

Немного позже, на рассвете, когда Азарьюс наконец уснул, она мужественно поднялась, чтобы обследовать свое новое жилье. Она босиком обошла все комнаты. И только потом оделась и обулась.

И когда около шести часов утра бледный луч проник в комнату сквозь мутное окно, Роза-Анна уже давно трудилась, стоя на коленях перед лоханью с грязной водой, и мокрые пряди волос прилипли к ее лбу.

XXV

В пятницу около девяти часов вечера Эманюэль сошел с поезда на станции Сент-Анри. Погода стояла тихая, безветренная, и далекие звезды сияли сквозь тонкие прозрачные облака.

Был теплый мягкий вечер, прорезаемый беспрестанными воплями сирен и насыщенный кондитерскими ароматами. А сквозь эти пресные благоухания порой прорывались резкие запахи пряностей, поднимавшиеся над нижними кварталами у канала, откуда южный ветер доносил их до холма, по склону которого тянется предместье Сент-Анри.

Это был один из тех вечеров, какие редко выдаются в предместье и какого никогда не увидишь в других кварталах города, куда не вторгаются эти пряные запахи, это дыхание иллюзии. Вечер, в котором привычное и экзотическое сплетено так тесно, что невозможно определить, где кончается реальность и где начинается мираж. И все же со времени бесцельных шатаний своего детства Эманюэль запомнил немало таких вечеров. В такие вечера весь трудовой люд — прядильщики, прокатчики, пудлинговщики, ткачихи, — словно сговорившись, покидает свои жилища и устремляется на улицу Нотр-Дам в поисках приключений. Ему самому нередко случалось бродить такими вечерами в поисках неведомой радости, огромной, как небо, распростертое над его головой.

Он прошел до конца набережной. И здесь, окруженный знакомыми картинами и привычными запахами, он остановился и взглянул вверх, на предместье. Родной провинциальный уголок среди большого города? Да, ни одному из кварталов Монреаля не удалось сохранить в такой неприкосновенности своих границ, своего деревенского образа жизни, всех своих отличительных черт, как предместью Сент-Анри.