Счастье по случаю

Он побрел по улице Нотр-Дам, то отбрасывая все мысли, способные ввергнуть его в отчаяние, то, отдаваясь сомнениям, как отдается стихиям открытое, распаханное поле, обнаженная земля. Но он отказывался от надежды только для того, чтобы минуту спустя цепляться за нее с еще большим упрямством. Временами его охватывала уверенность, что он сегодня же вечером встретится с Флорентиной. Тогда он начинал присматриваться к девушкам, которые прогуливались, потом стал обращать внимание только на тех, которые шли с молодыми людьми. В словах Розы-Анны, вдруг вспомнилось ему, чувствовалась какая-то недоговоренность — может быть, Флорентина ушла гулять с каким-нибудь другом? Он подумал о Жане Левеке, и лоб его пересекла морщина. Но возможно ли, что Жан и Флорентина — друзья? Ведь они беспрестанно ссорились? Однако случается и такое. Бывает, что люди постоянно ссорятся, все время причиняют друг другу боль и тем не менее не могут преодолеть взаимного влечения… Но, подумав, он решил, что дружба между Флорентиной, чье самолюбие было ему хорошо известно, и язвительным насмешником Жаном совершенно невозможна. К тому же Жан прислал ему короткое письмо, в котором сообщал, что навсегда покидает Сент-Анри и будет теперь работать в Сен-Поль-Лермит. Внизу стоял постскриптум: «Меня ждут большие дела».

Эманюэль дошел до вершины холма Сент-Анри. От этой прогулки ему захотелось пить, и он повернул к ресторанчику «Две песенки».

XXVI

Несколько мужчин стояли посреди зала, застыв в молчании; другие прислонились к прилавку, не замечая, что их трубки погасли. Все напряженно слушали последние новости с фронта. В этот час обычные радиопрограммы часто прерывались передачей последних известий. Легкая музыка только что умолкла, и заговорил диктор. Он коротко сообщил последние новости, и затем снова раздалась музыка. Окаменевшие фигуры зашевелились, и несколько человек заговорили разом.

Внезапно прозвучал чей-то глухой голос, похожий на стон:

— Несчастная Франция!

Эманюэль, снова ушедший в свои неотвязные мысли, которые он хотел отогнать от себя хотя бы на время отпуска, с нервной поспешностью зажег сигарету. Набегавшие морщинки ломали линию его бровей. Он курил короткими затяжками, словно не в силах справиться с каким-то внезапным бурным волнением.

Человек, заговоривший о Франции, стоял возле него, облокотясь на прилавок и опустив голову на сжатые кулаки. Потом он выпрямился — медленно, с трудом, словно приподнимая на своих плечах тяжелое бремя страданий; Эманюэль узнал Азарьюса Лакасса, который в свое время делал мелкую столярную работу для его родителей, и тотчас протянул ему руку с той простой и спокойной приветливостью, которая всех к нему располагала.

— Мосье Лакасс, я Эманюэль Летурно, — сказал он. — Я хорошо знаком с Флорентиной.

Азарьюс посмотрел на него — казалось, он был удивлен, услышав имя своей дочери.

— Да, дело плохо! — произнес он вместо ответа. — Несчастная Франция, несчастная Франция!

Он был глубоко взволнован. Этот странный человек, который, понимая бедственное положение своей семьи, не признавал своего поражения, этот лодырь, как его называли в предместье, этот легкомысленный мечтатель был близок к отчаянию только потому, что в далекой стране, известной ему лишь понаслышке, в кровавом сражении решались судьбы армий.

— Франция! — пробормотал он.

Он произносил это слово так, словно в нем заключалось для него что-то близкое, родное и вместе с тем магическое — и привычная повседневность, и редкостное, необычайное чудо.

— Какая прекрасная страна — Франция!

— А откуда вы знаете, что она такая уж прекрасная? — вставил молодой капельдинер из кинотеатра «Картье». — Вы же там никогда не бывали.

Он не упускал ни одного удобного случая сцепиться с Азарьюсом, который как-то вечером упрекнул его за то, что он не пошел в армию.

— Откуда я знаю? — проговорил Азарьюс звучным мягким голосом без тени раздражения. — Откуда ты знаешь, что солнце прекрасно? Потому что издалека, через миллиарды миль — так нам говорят астрономы, — ты чувствуешь его тепло и его свет, верно? Откуда ты знаешь, что звезды хороши? Ведь эти дырочки черт его знает как далеко в небесной тверди? Потому что на расстоянии в мили, и в мили, и в мили тебе видно их сияние по ночам, как бы ни было темно.

Он начал горячиться, и в его словах зазвучал грубоватый безыскусственный лиризм.

— Да, Франция, — говорил он. — Она как солнце, как звезды. Пусть она далеко, пусть мы ее никогда не видели, мы — французы, исконные французы, только уехавшие из Франции, хоть мы и не знаем, какая она — Франция. Ведь мы так же не знаем и что такое солнце, и что такое звезды — знаем только, что они посылают нам свой свет и днем и по ночам… И по ночам, — повторил он.

Он стал рассматривать свои праздные руки, поворачивая их так и сяк; он рассматривал их с изумлением, которое, казалось, испытывал всегда, видя, какие они белые и бесполезные. Потом он вдруг торжественно поднял их кверху.

— Если погибнет Франция, — произнес он, — это будет так же плохо для всего мира, ну, скажем, как если бы исчезло солнце.