Счастье потерянной жизни т. 2

Павел был, прежде всего, молод, совершенно непривыкший к земляной работе, поэтому чаще отдыхал и кончал работу в числе последних. В свободные минуты, во время "перекуров" он уходил далеко в кусты и, падая на колени, изливал свою душу пред Богом; жаловался на свое духовное одиночество, просил избавления от тяжкого труда, а больше всего, чтобы Господь ободрял его.

Изо всех сил он старался поскорее выполнить норму, чтобы было время — отдохнуть душою в молитве. Получая такую возможность, Павел выходил на линию, которая тянулась несколько километров прямой лентой, и, убедившись, что он один, запевал свои любимые, дорогие гимны, в которых растворялась его душа, так как они выражали подлинное его состояние:

Страшно бушует житейское море…

И уже часто, на коленях, заканчивал:

Сжалься над мною, спаси и помилуй,

С первых дней жизни я страшно борюсь.

Больше бороться уж мне не под силу,

Боже, мой Боже! Тебе я молюсь!

После такой молитвы и пения, душа его всегда ободрялась, а с нею и плоть.

Вскоре Павел получил два письма: от матери и от Кати.

Письмо матери отображало искреннюю радость и было полно всяких слов утешения. Она напоминала о верности Даниила и трех отроков, о богобоязненности Иосифа, о мужестве и уповании Давида. Сообщила о благополучии отца и о том, что они с бабушкой выслали огромную посылку с продуктами, обувью, одеждою. Мать ободряла его и напоминала, что они за него постоянно молятся.

С трепетом, Павел развернул письмо и от Кати.

В нем она выражала свою глубокую скорбь о разлуке, спрашивала, сколько ей нужно ждать его, заверяла его в своей верности и прежней любви.

Павел, хотя и был снедаем любопытством: получит ли он письмо от невесты, но удивился, когда, после его прочтения, в своем сердце ощутил небывалое спокойствие, здравую рассудительность и христианские мысли. Он понял совершенно ясно — это результат именно того молитвенного усилия, на какое побуждает его Дух Святой, и, помолившись, ответил Кате:

"Катя! Очень рад твоей весточке, в которой ты прислала мне, в мое одиночество теплоту своей любви и заверение в верности. Но я, бескорыстно любя тебя, обращаюсь к твоему благоразумию и рассудительности. Ориентировочный срок моей неволе определен в 5 лет. Сейчас ты молода, пригожа, богата здоровьем, через пять лет ты уже будешь в разряде "засиделых дев", что так страшит матерей, и самих невест. Хорошо, если я через 5 лет возвращусь здоровым, полноценным… да и возвращусь ли вообще. А если нет или вернусь калекой, то я тогда буду нужен, в лучшем случае, одной матери, и связывать свою судьбу с тобой я не решусь, если ты даже и согласишься. Расставаясь, мы сохранили наши взаимоотношения совершенно чистыми перед Богом и людьми, поэтому я решаюсь великодушно освободить тебя от обещания и оставить между нами чистую, добрую память друг о друге. Кроме того, я теперь христианин и возвратиться на волю желаю только преданным Богу. А если это так, то наша духовная разнородность все равно не даст нам право на союз. Бога же я люблю, несомненно, больше тебя и своей матери, и отца, и изменить Ему не могу.

Павел".

Ответ на это письмо пришел удивительно быстро, он был короток и прост:

"Павел, целую тебя по-прежнему! Я удивляюсь, почему ты в такое время отталкиваешь меня, а не ободряешь? Пойми мое состояние и помоги мне быть верной тебе, и твоему Богу до конца. Я решаюсь ждать.

Твоя Катя".

Вместе с ответным письмом она выслала свою фотокарточку и, как она когда-то заверяла, самую любимую.

Получив такой ответ, Павел почувствовал, что дело с Катей не окончилось так, как он предполагал (лучше переболеть, но отрубить раз и навсегда) и что, если Бог не поможет, то любовь к ней будет непосильным грузом.

Он понял, что с Катей ему следовало бы великодушно порвать сразу же после покаяния, когда любовь к Господу вспыхнула в нем единым, неделимым, святым чувством. Но он тогда смалодушествовал и, колеблемый нерешительностью, оставил для нее маленькое место. С этим грузом пошел в страдания, совершенно не подозревая того, что это будет для него снежным комом, который человек закатывает на гору. Этот вопрос теперь остался для него неразрешенным — он любил ее.

Подошло воскресенье. Прямо перед фалангой возвышалась сопка, на которой карьерная разработка по добыче известняка срезала, когда-то поросший растительностью, склон. Оставшиеся деревья: пихты, сосны, кедры — зеленой щетиной торчали по краям, поднимаясь к таинственной вершине.

Вот на эту вершину Павлу и захотелось подняться. Дело это оказалось, хотя и нелегким, но очень заманчивым, тем более, что такое восхождение для него было впервые в жизни.