Счастье Раду Красивого

   - И поэтому тоже, - Милко сел на постели и задумчиво продолжал. - А ещё мне казалось, что у меня очень много времени в запасе. Казалось, что стать мужчиной я всегда успею. Но вчера, когда ты сказал про грехи и я подумал, что ты хочешь отослать меня прочь, мне стало страшно. И дальше, когда ты разубедил меня, всё равно было страшно, что эта ночь, вероятно, последняя, когда можно попытаться. И я сказал себе, что откладывать больше нельзя. А вдруг завтра что-нибудь случится, что-нибудь изменится.

   - Ты стал думать о будущем... - пробормотал я, вспомнив свои давние рассуждения о том, почему Милко забывал о цели.

   - Не хочу, чтобы что-то изменилось. - Милко испытующе посмотрел на меня: - Господин, обещай, что у нас с тобой ничего не изменится ещё долго, очень долго.

   - Обещаю, - ответил я, а мой возлюбленный, который теперь стал и любовником, заулыбался, потянулся губами к моей щеке, оставил на ней лёгкий поцелуй, а затем стремительно покинул постель:

   - Мне ведь пора уйти, да?

  

   Некоторое время я наблюдал за тем, как он совершает быстрое омовение над небольшой лоханью, а затем одевается.

  

   - Погоди, - вдруг вырвалось у меня.

  

   Я вылез из кровати, подошёл к этому мальчику-мужчине и, положив руки ему на плечи, произнёс:

   - Ты должен знать... Знать, что я люблю тебя.

  

   Милко на мгновение растерялся. Ведь это опять были перемены, которых он боялся:

   - Но... но... раньше ты никогда не говорил этого прямо. Ты давал понять, что я дорог тебе, но... Господин, почему сейчас ты говоришь?

   - Потому что откладывать это больше нельзя, - ответил я с улыбкой. - А вдруг завтра что-нибудь случится, что-нибудь изменится, и не будет возможности сказать.

  

   * * *

  

   В сентябре, в очередной раз приехав в Истамбул с данью, я узнал новость, которая вроде бы никак меня не затрагивала, но казалась предвестницей бед. Мне сказали, что около месяца назад по высочайшему повелению казнён великий визир Махмуд-паша, и пусть я уже давно не водил с ним близкое знакомство, но смерть этого человека означала действительный конец эпохи, к которой принадлежал и я.

  

   Именно в те времена, когда Махмуд-паша обладал наибольшей властью и могуществом, я имел наибольшее влияние на сердце султана. Это не зависело одно от другого, так совпало, но, наверное, я был суеверен, потому что радовался, когда два года назад Махмуд-паша после опалы вернулся ко двору. А теперь его задушили в Семибашенном замке, перед этим продержав там много дней, пока Мехмед принял окончательное решение.

  

   Узнав об этом, я подумал: "Что же теперь делать мне? Может, и моё время почти истекло?" Приезжая ко двору султана, я видел вокруг себя всё меньше знакомых лиц. Сначала отправили в ссылку Ахмеда-пашу, затем погиб Хасс Мурат, теперь Махмуд-паша оказался казнён. Мелькала мысль: "Скоро дойдёт очередь и до тебя, Раду. Мехмед за что-нибудь разгневается на тебя и казнит, потому что окружение султана меняется, а вечен только сам султан".

  

   Приняв моё официальное "посольство", султан по обыкновению велел, чтобы я вечером явился в его покои, а когда мы беседовали и пили подогретое вино, он приглядывался ко мне внимательнее обычного:

   - С прошлого года ты не переменился, Раду.

   - Мне приятно это слышать, повелитель.

   - Но ты всё равно стареешь.

   - Старение неизбежно.

   - Даже для мёртвых, - вдруг произнёс Мехмед.

  

   Я не смог скрыть испуга:

   - Повелитель, что ты хочешь сказать? Ведь я не мёртв.

  

   Мехмед посмотрел на меня ещё пристальнее и отпил из чаши с вином. Казалось, султану совершенно безразличны мои чувства. Безразлично, что он меня напугал, ведь он думал о чём-то своём:

   - Ты - нет, - пояснил он. - Но я говорил тебе однажды, что ты похож на человека, которого я любил. Он был очень красив, и ему было чуть меньше лет, чем сейчас тебе, когда прервалась его жизнь. Он уже начинал стариться, но совсем чуть-чуть и старение было незаметно. Я запомнил его молодым и красивым. Мне казалось, что в моей памяти он навсегда останется таким, а теперь я смотрю на тебя и могу видеть, как изменился бы он, если б прожил ещё несколько лет. Значит, даже мёртвые могут стариться. Это печально.

  

   Получалось, что султану неприятно на меня смотреть, поэтому я сказал:

   - Если пожелаешь, повелитель, я могу закрыть лицо платком, и ты больше не увидишь того, что тебя печалит.

  

   Мне вдруг вспомнилось, что два года назад, когда Мехмед упоминал о таинственном красавце, то не говорил, что красавец умер. Султан лишь сказал "когда я видел его в последний раз", а теперь получалось, что последний раз был незадолго до смерти...

  

   Я по-прежнему чувствовал себя неуютно, а султан вяло улыбнулся:

   - Что толку, если печалящее меня я уже видел! И забыть не смогу, - он опять посмотрел на меня очень пристально. - А ты никогда не задумывался о том, что бывает, если умираешь молодым или почти молодым? Даже если кому-то суждено увидеть тебя старым после твоей смерти, ты сам себя таким не увидишь.

   - Истинная старость - это немощь, - ответил я. - Но немощи во мне пока нет. А когда будет, и одолеют разные старческие болезни, то, возможно, я стану призывать смерть.

  

   Мехмед покачал головой: