Счастье Раду Красивого

   Я проснулся, почувствовав, что надо мной, лежащим на спине, кто-то склонился, и этот кто-то тёплыми губами прикоснулся к моим, запечатлев на них осторожный поцелуй. Склонившаяся фигура через мгновение распрямилась, поэтому одеяло, прикрывавшее нас обоих, наполовину откинулось, и мне стало холодновато.

  

   Не сразу удалось вспомнить, что я против обыкновения позволил Милко остаться на всю ночь, и теперь он, судя по всему, решил использовать случай, чтобы не дать мне выспаться.

  

   Я уже собрался сказать, чтобы юноша перестал, как тот опять склонился надо мной и поцеловал уже не так осторожно, сильнее, а в поцелуе ощущалось нечто новое - цель, то есть Милко целовал так, как будто у него есть намерение овладеть мной.

  

   Я почувствовал его желание, которое только-только разгоралось. Правда, этот огонёк был настолько слаб, что возникло сомнение, не почудилось ли мне, но затем послышался шёпот:

   - Господин, а помнишь, как ты говорил, что будешь рад, если мы хоть иногда будем меняться? Помнишь, ты хотел, чтобы я обладал тобой?

   - Да, - прошептал я в ответ.

   - Тогда попробую сейчас, - сказал Милко. - Ты ведь не будешь смеяться, если не смогу?

   - Не буду, - ответил я, боясь произнести хоть одно лишнее слово, чтобы не загасить слабый огонёк.

  

   То, что должно было произойти, не превратило бы меня обратно в мальчика, я так и остался бы мужчиной, и всё же мне предстояло непривычное для мужчины дело - превратить в мужчину другого человека. Пусть я сам этого хотел, но давно перестал ждать, что мне представится возможность, поэтому теперь пребывал в лёгкой растерянности. Меня застали врасплох.

  

   Запоздало пришла мысль: "А насколько я сейчас чист внутри?" - но это не имело значения, ведь велика была вероятность, что если заговорить с Милко об этом и попросить небольшой отсрочки, то у него пропадёт желание. "Ладно. Как-нибудь, - думалось мне. - Ведь все эти меры особой чистоты нужны в первую очередь для предотвращения досадных случайностей. Если мер не принять, то проникающий вовсе не обязательно вымажется. Может, ничего".

  

   А меж тем Милко на его счастье думал совсем о других вещах: раздевал меня, целовал, скользил ладонями по моему телу и часто клал голову мне на грудь, будто хотел слышать биение сердца.

  

   Мне пришла в голову ещё одна приземлённая мысль: "Надеюсь, он не забудет, что перед проникновением должен хорошо подготовить меня и себя? Если подготовит не достаточно, постараюсь стерпеть. Главное, чтобы он сумел довести дело до конца. Остальное - пустяки, этому учатся со временем".

  

   Милко ничего не забыл, однако избрал для соития такую позу, которую можно назвать сложной: он оставил меня лежать на спине, а сам, сев на пятки и придвигаясь ко мне, как нужно, дал понять, чтобы я положил ноги ему на плечи.

  

   Мне хотелось посоветовать юноше выбрать что-нибудь попроще. К примеру, поставить меня на четвереньки, "в позу газели", как называл её Мехмед. Однако тут же пришла мысль, что мои советы умудрённого опытом человека могут не помочь, а повредить: поколебать у юноши уверенность в себе и в конечном итоге погасить всякое желание.

  

   Я ничего не сказал и молча ждал, а между тем оказалась, что излишняя осторожность, которую Милко проявлял почти всегда, теперь как нельзя кстати. Вопреки ожиданиям я не почувствовал боли, а через некоторое время осознал, что испытываю удовольствие. У меня вырвалось несколько стонов, совсем не притворных, но закончилось всё быстро.

  

   Милко судорожно вздохнул, освободился от меня и, подавшись вперёд, поцеловал в губы, без всякого желания. Как видно, он просто считал нужным это сделать, а затем, ни слова не говоря, улёгся на своей половине постели спиной ко мне.

  

   Я накрыл юношу одеялом, но он даже не обернулся, чтобы кивнуть в благодарность. Казалось, что произошедшее отняло у него все душевные силы. Их не хватило бы даже на то, чтобы просто посмотреть на меня, а я лежал и гадал: "Понравилось ли ему? А вдруг отчего-то стало противно? Может, он сейчас решил, что больше никогда не станет повторять этот опыт?"

  

   За этими размышлениями ко мне всё же пришёл сон, а следующее, что мне вспоминается, это яркое солнце, заливающее комнату. Я взглянул в ту сторону, где лежал Милко, и оказалось, что тот теперь повернулся лицом ко мне, положил ладони под щёку, смотрит на меня и улыбается:

   - Господин, теперь для тебя кое-что изменилось, - сказал он. - Теперь ты в постели не с юношей, а с мужчиной.

   - Да, верно, - улыбнулся я.

   - Теперь мы оба мужчины, - продолжал Милко уже серьёзно, - но всё остальное будет, как прежде? Ты всё равно мой господин, верно? И я должен тебе служить, то есть подчиняться?

   - Мы можем это изменить, если... - начал я, но возлюбленный, который теперь стал ещё и любовником, то есть владеющим, перебил:

   - Нет-нет-нет, менять не нужно. Не хочу власти над тобой. Никакой власти не хочу. Даже на ложе... - он запнулся. - Может, только иногда. Потому что власть это бремя. Оно тяжело.

   - Поэтому ты раньше не делал то, что сделал этой ночью? - спросил я.