Счастье Раду Красивого

   Сокольничий уже ни о чём не просил и только лил слёзы, но они не могли разжалобить Мехмеда.

  

   Зато я вдруг почувствовал себя виноватым. Если юноша действительно не имеет особых склонностей, то раз за разом заставлять его доказывать это - большая жестокость. Как же так получилось, что я, сам того не желая, подал султану "отличную мысль"!

  

   - Ты будешь находиться рядом с Ахмедом-пашой на протяжении всего пути. А когда мои воины поедут обратно, ты поедешь с ними. То есть это не ссылка.

   - Благодарю, повелитель, - сокольничий приободрился.

   - Не благодари раньше времени, - усмехнулся султан. - Путь до Бурсы долог. По дороге всякое может случиться. Но на этот раз я не приказываю тебе быть покорным. Не делай ничего против твоих желаний. Если желаешь браниться, бранись. Когда желаешь ударить, ударь. Если хочешь плюнуть, так и сделай. Ты в своём праве.

  

   Сокольничий молча поклонился.

  

   - Я должен убедиться, что в тебе нет ни малейшей привязанности к Ахмеду-паше, - говорил Мехмед, - и если ты докажешь это, значит, ты не лжец и по возвращении получишь повышение по службе. Но если мне доложат, что ты проявил хоть каплю сострадания к моему бывшему визиру, значит, раньше ты лгал мне. И ты снова отправишься в Бурсу, но уже навсегда.

  

   На лице сокольничего отразился неподдельный ужас, а султан, видя это, засмеялся и закончил:

   - Если Ахмед-паша мил тебе, лучше вам быть вместе. Вы будете счастливы даже в захолустье.

   - Повелитель, - сдавленным голосом произнёс юный сокольничий, - а если случится так, что моё поведение окажется неверно истолковано? Люди, которые будут докладывать тебе, могут ошибиться.

   - А ты поступай так, чтобы твоё поведение не допускало толкований, - продолжал смеяться Мехмед.

  

   Ему всё больше и больше нравилась эта затея.

  

   * * *

  

   В Румынию я возвращался со смешанными чувствами. Казалось бы, при дворе султана ничего плохого со мной не случилось и эту поездку в целом следовало назвать удачной, но мной время от времени овладевали досада и раздражение. Направляя коня на север, к Дунаю, я чувствовал себя проигравшим в некоей важной игре, но сам толком не мог понять, почему.

  

   Казалось бы, мне следовало похвалить себя за то, что я всё же совладал с собой и не привёз в Турцию того румынского мальчика. Если б привёз, это обернулось бы большой бедой для меня, ведь султана обуяла бы ревность.

  

   В итоге повода для ревности я не дал и более того - получил знак того, что по-прежнему угоден Мехмеду как правитель вассального государства. Султан сказал мне, что собирается в поход на одного из своих азиатских соседей, и что я должен предоставить двенадцать тысяч воинов для этого похода, чтобы пополнить турецкую армию.

  

   Увы, этот знак благоволения был сопряжён для меня с большими расходами. Если бы я своей государевой волей отправил в Турцию десять тысяч моих подданных, они стали бы роптать. И не только они. Поэтому следовало поступить иначе - заплатить этим воинам, как наемникам, и тогда они охотно отправились бы даже на край света, а азиатские границы Турции по сути и были краем света.

  

   "Ничего, - успокаивал я себя. - Ты понесёшь траты, но это гораздо лучше, чем если бы султан решил воевать с венграми, с которыми ты живёшь в мире. Ты ведь не только турецкий вассал, но и вассал венгерского короля. Если бы началась война, ты вынужден был бы предать одного из сюзеренов, и это в любом случае обернулось бы плохо. Когда-то именно так случилось с твоим отцом. Он оказался между двух огней. Так что радуйся, что этого не случилось с тобой".

  

   А ещё мне следовало радоваться, что я сумел помочь Ахмеду-паше и при этом не навредить себе. Да, я испытал жестокое разочарование в любви, но даже тот юный слуга в таверне не понял, насколько оно велико. Значит, о моём позоре никто не знал, и я мог сделать вид, что позора нет. Вместо этого можно было считать себя бескорыстным поклонником, который счастлив уже оттого, что выполнил даже ту невыполнимую просьбу поэта о свидании с пажом.

  

   "Интересно, - думалось мне, - Ахмед-паша хотя бы мысленно поблагодарил своего друга Раду-бея за услугу или забыл о нём, как только увидел любимого красавца?" Житейский опыт подсказывал мне, что поэт обо мне ещё долго не вспомнит, но досада появилась не из-за этого.

  

   Если б я досадовал из-за того, что отвергнут, то с удовольствием представлял бы, как Ахмед-паша очень скоро испытает такое же сильное разочарование, которое испытал я. Помнится, поначалу я желал Ахмеду-паше именно этого - страданий. Однако теперь мне хотелось, чтобы поэт не оказался разочарован.

  

   Сама судьба благоволила ему, ведь моей заслуги в том, что он поедет в Бурсу вместе с возлюбленным, почти не было. Всё вышло случайно. Рассказывая султану о своей встрече с поэтом, я не плёл сеть интриги, как в случае с поэмой о помиловании. "Отличную мысль" султану по сути подал не я, а некая высшая сила. Это невольно заставляло верить в чудеса, и мне хотелось, чтобы произошло чудо. Пусть и не со мной.